Сибирское образование - Николай Лилин

длилась одно лето и закончилась тем, что преступники из Приднестровья изгнали молдавских солдат со своей земли. Затем они начали оккупировать территорию Молдовы. В тот момент Украина, опасаясь, что преступники, в случае победы в войне, принесут беспорядки и на их территорию, попросила русских вмешаться. Россия, признав жителей Приднестровья своими гражданами, прибыла с армией, чтобы «помочь мирному процессу». Эта армия установила военный режим, усилила полицейские участки и объявила Приднестровье «зоной крайней опасности».

Российские солдаты патрулировали улицы на бронированных машинах и ввели комендантский час с восьми вечера до семи утра. Многие люди начали бесследно исчезать; тела замученных мертвецов находили в реке. Этот период, который мой дед называл «возвращением в тридцатые», длился долго. Мой дядя Сергей был убит в тюрьме своими охранниками: многие люди, чтобы спастись, были вынуждены покинуть свою землю и искать убежища в различных других частях света.

Борис ничего не знал об этой ситуации. Его мозг не мог воспринять реальность, тем более реальность, состоящую из жестокого насилия и военно-политической логики. Все, что он хотел делать, это водить свой поезд, и он делал это даже ночью, потому что, как и у других поездов по всему миру, у его поезда иногда тоже было ночное расписание…

Однажды вечером, когда он шел к железной дороге, солдаты, как трусы, выстрелили ему в спину, даже не выходя из своего броневика, и бросили его мертвым на дороге.

Когда я услышал новости, я внезапно почувствовал себя взрослым.

Это был переломный момент — что-то внутри меня умерло навсегда. Я почувствовал это довольно отчетливо; это было почти физическое ощущение, подобное тому, когда вы чувствуете, что определенные идеи, фантазии или способы поведения — это то, чего вы никогда больше не испытаете из-за какого-то бремени, которое упало на ваши плечи.

Мой дедушка побледнел и затрясся от ярости; он не был так расстроен, даже когда убили моего дядю, его сына. Он продолжал повторять, что эти люди прокляты, что Россия становится похожа на ад, потому что полицейские убивают ангелов.

Мой отец и другие мужчины из нашего района отправились в полицейский участок, и глубокой ночью, когда в их хижинах погас свет, они облили здания потоком свинца. Это было выражение слепой и тотальной ярости, отчаянный крик скорби. Они убили нескольких полицейских и ранили многих других, но, к сожалению, тем самым они только доказали всей России, что присутствие полиции в нашей стране действительно необходимо.

Никто не знал, что на самом деле происходило в Приднестровье; телевизионные новости представляли ситуацию таким образом, что после просмотра их бреда даже я начал задаваться вопросом, было ли все, что я знал, нереальным.

Я помню тело Бориса после того, как они подобрали его с дороги и привезли домой. Это была самая печальная вещь, которую я когда-либо видел.

На его лице было написано выражение страха и боли, которого я никогда раньше там не видел. Его футболка с голубями была изрешечена пулевыми отверстиями и пропитана кровью. Он все еще крепко сжимал в руках свою фуражку машиниста. Положение тела было шокирующим: умирая, он свернулся калачиком, как новорожденный, прижав колени к груди. Вы могли бы сказать, что в свои последние минуты он, должно быть, испытывал сильную боль. Его глаза были широко открыты и холодны, и в них все еще читался отчаянный вопрос: «Почему я чувствую такую сильную боль?»

Мы похоронили его на кладбище нашего района.

Все пришли на его похороны, люди со всего Приднестровья. От его дома до кладбища образовалась длинная процессия, и в соответствии со старой сибирской традицией его гроб передавался из рук в руки среди людей, пока не достиг могилы. Все целовали его крест; многие плакали и гневно требовали справедливости. Его бедная мать смотрела на все и вся безумными глазами.

Год спустя ситуация ухудшилась. Полицейские начали устранять преступников при свете дня, стреляя на улицах. Я получил свой второй срок по делам несовершеннолетних, и когда меня в конце концов освободили, я больше не узнавал место, где родился. С тех пор со мной многое произошло, но, несмотря на весь этот опыт, я продолжал думать, что сибирский закон был прав: никакая политическая сила, никакая власть, навязанная с помощью флага, не стоит столько, сколько естественная свобода отдельного человека. Естественная свобода Бориса.

МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Мы, мальчики Лоу-Ривер, как я упоминал ранее, действительно жили в соответствии с сибирскими уголовными законами; у нас было строгое ортодоксальное религиозное воспитание с сильным языческим влиянием, и весь остальной город называл нас «сибирское образование» из-за того, как мы вели себя. Мы не использовали бранных слов, мы никогда не упоминали имя Бога или матери всуе, мы никогда не говорили неуважительно ни о каком пожилом человеке, беременной женщине, маленьком ребенке или сироте, или о ком-либо с ограниченными возможностями. Мы были хорошо интегрированы, и, по правде говоря, нам не нужны были ругательства, чтобы почувствовать себя взрослыми, как это делали дети нашего возраста в других районах, потому что к нам относились так, как будто мы действительно были частью преступного сообщества; мы были настоящей бандой, состоящей из несовершеннолетних, с обязанностями и той же иерархией, что и у взрослого преступного сообщества.

Наша работа заключалась в том, чтобы быть наблюдателями. Мы ходили по нашему району, проводили много времени на границах с другими районами и сообщали взрослым о любом необычном движении. Если бы какой — нибудь подозрительный персонаж проходил через район — полицейский, осведомитель или преступник из другого района, — мы бы позаботились о том, чтобы наши взрослые власти узнали об этом в течение нескольких минут.

Когда приезжала полиция, мы обычно преграждали им путь: садились или ложились перед их машинами, заставляя их остановиться. Они выходили и подгоняли нас пинком под зад или дергая за уши, а мы отбивались. Обычно мы выбирали самого младшего и набрасывались на него всей группой — кто-то бил его, кто-то другой хватал его за руку и кусал ее, кто-то еще цеплялся за его спину и срывал с него шляпу, еще кто-то отрывал пуговицы от его формы или вынимал пистолет из кобуры. Мы продолжали бы в том же духе до тех пор, пока полицейский больше не мог бы терпеть, или пока его коллеги не начали бы бить нас по-настоящему сильно.

Самый невезучий из нас получил удар дубинкой по голове, потерял немного крови и убежал.

Однажды мой друг попытался украсть пистолет полицейского из его кобуры: полицейский вовремя схватил