Стивен Кинг - 11.22.63

Я нашел дайм и протолкнул его в щель, но тот тут же выпал в лоток возврата монет. Этот дайм, как и мой «Нокиа», прибыл сюда из будущего; это был медный сэндвич, ценность его представляла не больше чем пенни с претензиями[139]. Я достал все мои монеты, порылся в них и нашел дайм 1953 года, полученный, вероятно, вместе со сдачей за рутбир в «Кеннебекской фруктовой». Я уже было продвинул его в щель, но тут меня пронзила мысль, от которой я застыл. А что если мой дайм 2002 года не вывалился бы в лоток, а застрял в телефонной глотке? А потом какой-нибудь работник телефонной компании, обслуживающий автоматы в Лисбон-Фолсе, его нашел?

«Он бы решил, что это чья-то шутка, вот и все. Чей-то дурацкий розыгрыш».

Но меня терзали сомнения — дайм был слишком качественным. Тот человек начал бы его всем показывать, возможно, потом и в какой-то газете появилось бы сообщение о находке. На этот раз мне повезло, но в следующий, может и не посчастливиться. Мне необходимо вести себя осторожнее. Вспомнился вновь мобильный телефон, беспокойство возросло. Наконец я вкинул в монетоприемник дайм 1953 года и был вознагражден гудком. Номер я набирал медленно и внимательно, стараясь припомнить, пользовался ли я когда-нибудь дисковым телефонным аппаратом? Подумал, что никогда в жизни. Каждый раз, когда я отпускал диск, тот, откручиваясь назад, издавал странный квакающий звук.

— Лисбон, такси, — отозвался женский голос. — С нами мили очень милые. Чем мы можем вам сегодня помочь?

Ожидая такси, я прогуливался по тротуару Тайтеса, прицениваясь к его машинам. Особенно меня приворожил красный «Форд»- кабриолет 1954-го года — «Санлайнер», согласно бумажке, прицепленной под фарой с водительской стороны. У него были колеса с белой окантовкой и брезентовая крыша такая, которую стильные киски в «Девушке автогонщика» называли «раскладушками».

— Очень быстрая тачка, мистер, — отозвался позади меня Билл Тайтес. — Летит, как на пожар, могу это удостоверить лично.

Я обернулся. Он вытирал ладони красной тряпкой, на вид не менее замасленной, чем его руки.

— Немного ржавчины под порогами, — заметил я.

— Да, конечно, такой климат, — ответил он, пожав плечами в жесте «а что вы хотели». — Главное, что двигатель в хорошем состоянии и колеса почти новые.

— V-подобный, восьмицилиндровый?

— Верхнеклапанный, — уточнил он, и я кивнул, словно все понимаю. — Купил его у Арлин Хэйдли из Дарама после того, как умер ее муж. Если и было что-то, что понимал Билл Хэйдли, то это как присматривать за машиной… но же вы их не знаете, так как вы же неместный, не так ли?

— Да, из Висконсина. Джордж Эмберсон, — протянул я руку.

Он, слегка улыбаясь, покачал головой:

— Приятно познакомиться, мистер Эмберсон, тем не менее, не хочу, чтобы вы вымазались в машинное масло. Считайте, что мы поздоровались. Вы покупатель или просто зритель?

— Сам пока что не знаю, — ответил я, но неискренне. «Санлайнер» мне показался самым стильным автомобилем из всех, которые я только видел в своей жизни. Я уже было открыл рот, чтобы спросить, сколько он ест за милю, но своевременно понял, что в мире, где полный бак можно заправить за два доллара, такой вопрос не имеет смысла. И я спросил, стандартная ли у него коробка.

— Да, конечно. А когда переключаешь на вторую, только и берегись копов. На второй скорости она летит, как черт. Желаете прокатиться?

— Не могу, — отказался я. — Только что вызвал себе такси.

— Это не тот способ, которым желательно путешествовать, — сказал Тайтес. — Если купите эту машину, вы сможете вернуться к себе в Висконсин стильно и вообще забудете о поездах.

— Сколько вы просите? У него нет ценника на лобовом стекле.

— Нет, я выставил его на продажу только позавчера. Еще не было времени ей заняться. («Не'бло»), — он достал сигарету. — Я замахиваюсь на три с половиной, но скажу честно, готов поторговаться («Потоуваця»).

Я щелкнул зубами, чтобы не разрешить отпасть моей челюсти, и сказал, что подумаю. Если мои мысли пойдут в нужном направлении, я вернусь завтра.

— Лучше не опаздывайте, мистер Эмберсон, эта машина здесь не застоится долго.

И вновь я успокоился. У меня есть монеты, которые не годятся в автоматах, в банках все еще работают по большей части вручную, телефоны во время набора номера смешно квакают тебе в ухо, но некоторые вещи всегда остаются неизменными.

Таксист был толстяком в поношенной кепке с прицепленным к ней жетоном ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЕ ПЕРЕВОЗКИ. Он одна за другой курил сигареты «Лаки-Страйк», радио у него было настроено на станцию WJAB[140]. Мы с ним прослушали «Сахарные времена» сестер Мак-Гуаер, «Охотничьего пса» братьев Эверли и какое-то чучело по имени Шеб Вули, который спел нам о «Пурпурном людоеде»[141]. Без этого последнего номера я вполне мог бы обойтись. После каждой песни трио молодых женских голосов нестройно выводило: Четыр-надцать со-рок Дабл-ю-джей-эй-биии…Крутой джеб! Я узнал, что у Романова продолжается ежегодная невиданная распродажа конца лета, а у Ф.В.Вулворта только что получили свежую партию хула-хупов, которые идут по неслыханной цене $1.39.[142]

— Проклятые ублюдки, ничего больше не делают, как только учат детей, как бедрами вертеть, — проговорил таксист, позволяя сквозняку засосать пепел с кончика своей сигареты в приоткрытую форточку окна. Это была его единственная реплика в течение всей поездки от «Шеврона» Тайтеса до кемпинга «Лиственница».

Чтобы хоть как-то отвлечься от сигаретного чада, я опустил свое окно и смотрел, как рядом прокатывается этот иной мир. Знакомого урбанизованного поселка между Лисбон-Фолсом и границей города Льюистоном здесь не существовало. Если не принимать во внимание пары автозаправок, придорожного ресторана «Хай-Хетт» и открытого кинотеатра драйв-ин (афиша рекламировала двойной сеанс, который состоял из «Умопомрачения» и «Длинного, горячего лета» — подчеркивалось, что обе картины «широкоформатные» и «цветные»)[143], мы ехали через сугубо сельский пейзаж Мэна. Коров я видел чаще, чем людей.

Автокемпинг находился поодаль от шоссе, кроме того, он находился под защитой не лиственниц, а исполинских, могучих вязов. Нельзя с уверенностью сказать, что они показались мне стадом динозавров, но впечатление было сильным. Пока я их рассматривал, мистер Лицензированные Перевозки закурил очередную сигарету:

— Вам помочь с чеумаданами, сэр?

— Нет, сам справлюсь.

Сумма на таксометре не была такой грандиозной, как здешние вязы, но все же она вызывала уважение. Я подал ему два доллара, попросив вернуть мне пятьдесят центов сдачи. Похоже, было, он обрадовался; чаевых ему как раз хватало на приобретение пачки «Лаки».

Я зарегистрировался (здесь с этим без проблем; деньги наличкой, и никто у тебя не спрашивает никаких документов) и долго проспал в комнате, где кондиционером воздуха служил вентилятор на подоконнике. Проснулся свежим (хорошо), но потом выяснил, что не в состоянии уснуть ночью (не хорошо). После заката солнца движение на шоссе превратилось почти в нулевое, и вокруг упала тишина такая смиренная, что вызвала беспокойство. Настольный телевизор «Зенит» весил чуть ли не под сотню фунтов. На нем торчали «кроличьи уши». К ним был прислонен листочек с предостережением: НАСТРАИВАЙТЕ АНТЕННУ РУКАМИ. НЕ ИСПОЛЬЗУЙТЕ ФОЛЬГИ! БЛАГОДАРИМ, МЕНЕДЖМЕНТ[144].

Принималось три станции. Как я не старался манипулировать «кроличьими ушами», тем не менее, на Эн-Би-Си снежило так, что невозможно было смотреть; на Си-Би-Эс гуляла картинка, и регулятор вертикальной развертки никак не мог на это повлиять. По Эй-Би-Си, где сигнал был чистым, как колокольчик, показывали «Жизнь и легенду Ваета Эрпа» с Хью О’Брайаном в главной роли[145]. Он успел застрелить нескольких бандитов, как началась реклама сигарет «Вайсрой». Стив Мак-Куин объяснял, что у этих сигарет фильтр для думающего человека, а вкус — для того, кто любит курить[146]. Когда он начал подкуривать, я встал с кровати и выключил телевизор.

Оставался только хор сверчков.

Я разделся до трусов, лег и постарался заснуть. Припомнились мои мать и отец. Отцу сейчас шесть лет, он живет в Оклере[147]. Маме только пять, она живет на ферме в Айове, их дом сгорит дотла через три или четыре года. Тогда ее семья переедет в Висконсин, поближе к переплетению судеб, которые со временем создадут… меня.

«Я сошел с ума, — подумал я. — Тронулся и переживаю ужасно реалистичные галлюцинации где-то в госпитале для душевнобольных. Потом какой-либо врач опишет мою историю в психиатрическом журнале. Вместо „Человека, который принял свою жену за шляпу“, я буду „Человеком, который решил, что он попал в 1958 год“». [148]