Варяг II - Иван Ладыгин

слуг подал мне в руки лиру — небогатый, но изящный инструмент из темного дерева, с тисненой кожей и натянутыми струнами из бараньих кишок. Я взял ее, и холодный, отполированный деревянный корпус отозвался странным, знакомым трепетом в моих пальцах. Сколько недель я не брал в руки ничего подобного? Целую вечность…

Я медленно провел пальцами по струнам. Тихий, чистый, немного печальный звук повис над залом, пробиваясь сквозь дымную пелену. Я закрыл глаза, отринув все — и страх, и усталость, и чужие взгляды. И запел.

В последнее время я сильно поднаторел в экспромтах… Это была живая, рождающаяся на глазах баллада о настоящем. О воине, что бредет сквозь кромешную тьму и свирепые бури, теряя товарищей, падая в грязь, истекая кровью и снова поднимаясь. Он не знает, ждет ли его впереди свет, есть ли этот свет вообще, или впереди лишь новая тьма. Но он идет. Потому что должен. И его сила — не в накачанных бицепсах и не в остроте его клинка. Она — в несгибаемом духе, что теплится в его груди, как последний, почти угасший уголек в остывающем очаге долгой зимней ночью. И этот маленький, упрямый уголек зовется надеждой. Надеждой, что не гаснет, не может погаснуть, даже в самую долгую, холодную и безнадежную ночь.

Я пел и о своем пути. И о пути Альфборга, замершего на краю пропасти. И каждый в этом зале — и Лейф, и Торгнир, и старый дружинник, и юная девушка — слышал в этой песне что-то свое. Свою боль. Свою борьбу. Свою надежду.

Когда последний аккорд растаял в дымном спертом воздухе зала, наступила абсолютная тишина. Казалось, даже пламя в очаге замерло. А затем эту тишину разорвал гром восторженных криков, стука деревянных и роговых кубков о столешницы. Зал рукоплескал, вскакивая с мест, сотрясая древние стены. Лица, еще недавно хмурые и подозрительные, теперь сияли неподдельным восторгом.

Эйвинд светился как начищенный медный таз. Он вскочил, тряся над головой переполненный элем рог, и проревел на весь зал, заглушая общий гам:

— ЗА РЮРИКА! МОЕГО БРАТА! ЗА СВОБОДУ И НАДЕЖДУ!

Пир перешел в новую неистовую стадию. К нашему столу потянулись люди — старые воины, чтобы выразить уважение крепким рукопожатием, молодые парни — с восхищенными взглядами, девушки — с заигрывающими улыбками, чтобы поймать наш взгляд, предложить кубок, дотронуться до рукава. Одна из них, темноволосая, с глазами, как две спелые черники, скользнула рядом со мной, наливая мне в рог густой мед.

— Пей, скальд-целитель, — прошептала она, и ее пальцы слегка коснулись моей руки. — Твоя песня растопила лед в моем сердце.

Я вежливо улыбнулся, взял рог и отставил его в сторону. Затем отвернулся, делая вид, что смотрю на Ульрика. В мыслях я видел только одно лицо — поцелованное солнцем, с ясными, как вода в горном ручье, глазами и упрямым, решительным подбородком. Лицо Астрид.

В какой-то момент шум и хмельной угар стали вконец невыносимыми. Голова раскалывалась, а чужие восторги и похвалы начали казаться фальшивыми. Мне отчаянно хотелось передохнуть. Глотнуть одиночества.

Я извинился перед Ульриком, который кивнул с пониманием, и выбрался через боковую дверь во внутренний двор цитадели. Ночь встретила меня ударом холодного чистого воздуха. Она была ясной и беззвездной. Лишь огромная и безразличная луна заливала серебристым светом бревенчатые стены, крыши домов и утоптанную, мерзлую землю.

Я вздохнул полной грудью, пытаясь очистить легкие от смрадности пира, и почувствовал, как меня понемногу отпускает.

Следом за мной, тяжело пошатываясь и спотыкаясь о порог, вышел Эйнар. Он был изрядно пьян — впервые за все наше долгое и опасное путешествие. Его обычно хмурое лицо расплылось в блаженной, простодушной ухмылке. Он тяжело опустил свою здоровенную лапищу на мое плечо.

— Ну, парень… — прохрипел он, и от него пахло перебродившим элем и искренней, пьяной нежностью. — Кажется… дело-то… спорится. Ха! Старик, гляди, на ноги встал. Союз будет. Сигурду с Ульфом хвост прищемим. Держись… — он качнулся и с силой, по-дружески хлопнул меня по спине, от чего я кашлянул. — Весь Буян… на тебе.

Я улыбнулся, тронутый его простой и пьяной речью.

— Спасибо, Эйнар. За все. За твою верность. И за верность твоего брата. Я этого никогда не забуду.

Он что-то невнятно пробормотал в ответ, развернулся и, покачиваясь, сделал шаг обратно к освещенному, шумному порогу пиршественного зала. В этот самый момент мой взгляд, вышколенный неделями постоянных опасностей и выживания в этом жестоком мире, машинально, почти бессознательно скользнул по коньку крыши длинного дома напротив.

Что-то блеснуло в лунном свете. Холодный, короткий, но отчетливый блик. Словно начищенный до зеркального блеска наконечник стрелы. Мой мозг, еще секунду назад спавший от усталости и эля, взорвался примитивным, животным сигналом тревоги. ОПАСНОСТЬ!

Я увидел его. Темный, низко пригнувшийся силуэт на самом гребне крыши. Узкую, изогнутую планку лука. Едва уловимое движение. И тихий, сухой щелчок тетивы, едва слышный в мертвой ночной тишине.

Все это заняло долю секунды. Я замер, мое тело инстинктивно напряглось для прыжка в сторону, для падения на землю, для уклонения. Но я стоял на месте, парализованный этим внезапным видом.

А Эйнар, потягиваясь и громко зевая, сделал тот самый роковой, небрежный шаг вперед, подставляя свою широкую, могучую спину под удар.

Послышался тупой знакомый звук. Как тяжелый топор, вонзающийся в сырое, волокнистое бревно.

Эйнар остановился как вкопанный. Его спина выпрямилась. Его глаза, еще секунду назад мутные от хмеля и добродушия, внезапно расширились, наполнившись абсолютным, непостижимым непониманием. Он попытался что-то сказать, обернуться, но вместо слов из его полуоткрытого рта хлынула алая, пузырящаяся, горячая струя. Из его горла, чуть ниже кадыка, торчало стальное жало стрелы.

Он медленно начал падать.

Я не удержал его, лишь рухнул вместе с ним на колени, поймав его могучее, обессилевшее тело, чувствуя, как горячая липкая кровь ручьями заливает мне руки, грудь, лицо. Его широко раскрытые глаза смотрели на меня. В них, на самом дне, еще теплилась последняя искра жизни и безмолвный укор.

— ТРЕВОГА! — закричал я. — ИЗМЕНА! УБИЙЦА! НА КРЫШЕ!

Мои крики потонули в общем гуле пира, доносящемся из-за дверей. Но несколько воинов, стоявших на посту у ворот, уже обернулись, их руки потянулись к оружию. А на крыше напротив темный силуэт уже растворился в черных тенях, как будто его и не было. Лишь безразличная луна продолжала лить свой холодный свет на двор, где я сидел. Я прижимал к себе тело своего друга и смотрел в бездонное, равнодушное небо…

Глава 9