Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

в людях. Затем Нартов доложил о состоянии цехов. Его отчет был сух и точен: военное ядро — литейный цех, мастерские и сборочные линии — уцелело. Враг сжег плоть, но стальной хребет остался цел. Когда очередь дошла до гражданского производства, вперед выступил Гришка. С серым от горя и отчаяния лицом он задыхался, показывая рукой в сторону догорающих ангаров.

— Всё пропало, Яков Вилимович… Всё огнем пожрало. Мясорубки наши, маслобойни, утюги… Все станки, все заготовки — в пепел. Нам теперь и года не хватит, чтобы восстановиться.

Брюс остановил его жестом.

— Убытки очевидны. Меня интересует не то, что вы потеряли, а то, что именно. Генерал, — он повернулся ко мне, — какую прибыль вы планировали получить с этого… производства?

Вопрос был задан профессионально и холодно. По моему взгляду Изабелла шагнула вперед. Ее пальцы, открывавшие уцелевшую конторскую книгу, чуть дрожали, зато голос прозвучал твердо, как сталь.

— Согласно заключенным контрактам с артельщиками и предварительным заказам от московского дома Морозовых, а также учитывая плановую производительность, к концу текущего года валовая прибыль от реализации товаров народного потребления должна была составить около миллиона рублей.

Цифру она назвала так буднично, словно речь шла о десятке медных копеек. Эффект, однако, был сравним с разрывом бомбы: мастера ахнули, де ла Серда вскинул брови, а Брюс застыл, и лицо его превратилось в непроницаемую маску. Он молчал долго, глядя куда-то сквозь меня. В его глазах один за другим отражались шок, осознание, страх и, наконец, холодный расчет государственного деятеля. Брюс смотрел уже не на меня, а на новый, неведомый доселе фактор силы, внезапно возникший на его шахматной доске.

— Миллион… — произнес он почти шепотом. — Ты создал не просто арсенал. Ты создал вторую казну.

Сделав паузу, он задал Изабелле несколько коротких, точных вопросов о рентабельности, логистике и рынках сбыта. Она отвечала так же четко, не упуская ни одной детали. На пепелище, среди трупов и гари, заговорили два финансиста.

Наконец, Брюс снова посмотрел на меня.

— Теперь понятно, — сказал он. — Они будут бить не по стенам. Они будут бить по этому. По деньгам. А следом — по династии. Любой банк в Европе теперь будет готов финансировать охоту за твоей головой.

Он подошел вплотную, говоря быстро, отрывисто.

— Твое письмо. Я прочел. Думал, в тебе говорит горячка, жажда мести… Однако теперь я вижу: твой план — не безумие, а единственный выход. Государь на юге, ему не до того. Решать будем здесь и сейчас. Действуй. У тебя все полномочия.

Через два дня, оставив в Игнатовском Нартова за главного по восстановлению, а де ла Серду — по безопасности, мы уже мчались в Петербург. В карете Брюс без обиняков изложил свой план: Государь воюет, а мы должны удержать тыл. Для этого нужен не диктатор, а система. Негласный триумвират, где каждый играет свою роль. Он, Брюс, — мозг и тайные операции, его «кабинет» и агентура. Я — идеолог и «кувалда», технический гений, способный выковать инструменты для самых смелых замыслов. Но нам не хватало третьего, самого важного элемента — легитимности. И этот элемент ждал нас в Летнем дворце.

Принявшая нас в своих покоях Екатерина Алексеевна сильно изменилась. Прошлая, почти девичья мягкость исчезла, уступив место холодной, сосредоточенной твердости. Доклад Брюса о событиях в Игнатовском она выслушала молча; лишь побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в ручки кресла, выдавали ее напряжение. Когда он закончил, она повернулась ко мне. Взгляд — тяжелый, изучающий.

— Что вы предлагаете, генерал? — голос был спокоен, но в этой тишине звенела сталь.

И я выложил все. Не как инженер — как законодатель. Враг ударил не по солдату, а по отцу. Не по крепости, а по династии. Следовательно, и ответ должен быть не военным, а системным. Вокруг императорской семьи необходимо создать «выжженную землю» — зону абсолютного, сакрального ужаса для любого заговорщика.

— Мы должны ввести в закон понятие страшнее смерти, — чеканил я слова. — То, что уничтожает не тело, а имя, род, само право на существование в истории. Я называю это «Гражданской Смертью».

Глаза Брюса загорелись. Как ценитель изящных и жестоких решений, он мгновенно уловил суть. Екатерина, напротив, слушала нахмурившись, пытаясь осознать весь масштаб предложенного.

— Преступник лишается всего: имени, титулов, имущества. Становится вещью, объектом без прав, — продолжал я. — Но этого мало. Наказание должно быть неотвратимым и тотальным. Оно падет на весь его род. Братья, дети, племянники — все, кто носит его фамилию, становятся изгоями. Их имущество конфискуется в казну, их имена вычеркиваются из всех книг. Мы назовем это «Проклятием Рода».

— Это… против всех божеских и человеческих законов, — тихо произнесла Екатерина. В ее голосе, однако, не было осуждения, лишь констатация факта. Она задала единственно верный вопрос. — А если обвинение будет ложным, генерал? Кто защитит невинный род от машины, запущенной по навету или ошибке?

Вопрос, острый и точный, бил в самую суть. В ней говорила не только жажда мести, но и забота о справедливости.

— Только личный суд Государя Императора, — немедленно ответил я, предвидя этот ход. — Или, в его отсутствие, особого Совета, состоящего из вас, Ваше Величество, и круга лиц, утвержденного императором. Никто иной не сможет запустить этот механизм. Это оружие Судного дня, и ключ от него должен быть только в одних руках.

Брюс одобрительно кивнул. Предохранитель был найден.

Екатерина молчала несколько долгих минут. В ней боролись женщина, воспитанная в одних традициях, и императрица, обязанная защищать будущее трона. Победила императрица.

— Пишите указ, — сказала она твердо. — Я подпишу. Моей властью, данной мне Государем-супругом, я придам ему силу закона до его возвращения.

В тот же вечер работа закипела. Кабинет Брюса превратился в штаб юридической войны. Кроме нас двоих, там был еще седовласый, упрямый дьяк из Посольского приказа, Матвей Гаврилович, лучший знаток российских законов, который от наших предложений пришел в тихий ужас.

— Это же… татарщина! — шептал он, крестясь под столом, когда я диктовал формулировку о «проклятии рода». — Так только хан Батый поступал! Против всякого обычая христианского!

— Обычаи не спасли Византию, Матвей Гаврилович, — холодно парировал я. — А в нашей истории, уж поверьте, будет еще много желающих примерить шапку Мономаха. Наша задача — сделать цену этой примерки не просто высокой, а невообразимой. Закон должен не карать, а предотвращать.

— Закон должен быть справедлив! — не