Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

— Закон должен быть эффективен, — вмешался Брюс, тут же находя компромиссную, витиеватую формулировку, которая облекала мою варварскую суть в одежды государственной необходимости. — Мы назовем это не «проклятием», а «лишением сопричастности к благу Империи». Звучит благородно, а суть та же.

Конструируя эту гильотину для целых родов, я и сам содрогался. Я ведь пришел в этот мир строить паровые машины, а не это. Однако память о череде дворцовых переворотов, о реках крови, которые зальют трон Романовых в моем будущем, была слишком жива. Если этот ледяной ужас — цена за стабильность и жизнь сотен тысяч людей, которые погибнут в будущих смутах, я готов ее заплатить.

За три дня и три ночи напролет, подпитываясь крепчайшим кофе и холодной яростью, мы создали чудовищный и в то же время безупречный документ — «Уложение о Защите Наследия». В тот же вечер размашистая подпись Екатерины скрепила его. Теперь у нас в руках лежал не просто план, а закон Империи. Инструмент был готов. Оставалось лишь применить его.

Трибунал назначили через неделю. Местом для него выбрали не мрачные казематы, а главный зал Сената — светлый, просторный, залитый холодным осенним светом. По сути, это был не суд, а политический спектакль, где декорации имели первостепенное значение. К этому представлению я готовился не как обвинитель — как режиссер. Каждое слово, каждый жест, каждая пауза были выверены. На скамьях, обитых зеленым сукном, разместилась вся элита Империи: сенаторы, генералы, верхушка духовенства. Их тяжелое, настороженное молчание говорило само за себя: все чувствовали, что сегодня будут не просто судить шведа, а присутствовать при рождении новой, пугающей реальности. Отдельно, на специально отведенных местах, сидели иностранные послы и резиденты — не просто зрители, а главная целевая аудитория.

Когда ввели Левенгаупта, по залу прошел тихий гул. Он держался безупречно. Чистый мундир, гордая осанка, презрительная усмешка на губах. Не преступник — полководец, проигравший битву, но не войну. Его взгляд скользнул по залу, на долю секунды задержался на мне; в нем не было страха, лишь холодное любопытство стратега, изучающего поле предстоящего сражения. Он ожидал военного суда, почетной казни и вечной славы мученика. Он жестоко ошибался.

Выступая главным обвинителем, я подошел к кафедре и обвел взглядом зал. Моя речь была холодной, выверенной и безжалостной. В ней не было ни слова о мести или оскорбленной чести — только о порядке. О священном праве государя на преемственность власти как гаранте мира для миллионов. Об атаке на Наследника не как об акте войны, а как о попытке ввергнуть страну в хаос, что является преступлением против всего цивилизованного мира. Послы на своих местах заерзали. Я бил по основе их собственного миропорядка.

Приговор зачитывал Брюс, как глава особого присутствия. Его лишенный эмоций голос разносился под высокими сводами.

— … за посягательство на Наследие Империи и основы государственного порядка, бывший генерал шведской службы Адам Людвиг Левенгаупт приговаривается к «Гражданской Смерти». Весь его род, до седьмого колена, подвергается «Проклятию Рода»…

Левенгаупт слушал с недоумением: в его мире таких понятий не существовало. Какая-то дикая, азиатская дичь. Он ждал слова «казнь», но оно так и не прозвучало. Когда гвардейцы, подойдя, не повели его на эшафот, а начали ритуал, его лицо изменилось. Герольды сломали над его головой шпагу — символ дворянской чести. В мертвой тишине зала звон стали оглушил. Дьяк из Разрядного приказа медленно, с нажимом скрипя пером, провел жирную черную черту по имени в списке пленных, заменив его безликим номером. На виске у Левенгауптa забилась жилка. А затем другой чиновник раскаленным железом выжег его герб на пергаментном свитке. По залу поплыл запах паленой кожи и сургуча.

И вот тогда он понял. В его глазах отразился ужас, куда более глубокий, чем страх смерти. У него отнимали не жизнь. У него отнимали имя.

Но главный удар был впереди. По завершении ритуала Брюс поднял руку, призывая к тишине. Он выдержал долгую, мучительную паузу, доводя напряжение до предела. Послы зашептались. Французский посланник что-то лихорадочно строчил в своей записной книжке.

— Дабы ни у кого в этом зале не осталось сомнений в законности и неотвратимости правосудия Российской Империи, — произнес Брюс, обводя послов тяжелым взглядом, — я имею честь зачитать вам послание, полученное сего дня из Стокгольма. От Его Величества короля Швеции Карла Двенадцатого.

По залу прокатилась волна изумления. Английский посол подался вперед, не веря своим ушам. Левенгаупт резко вскинул голову, и в его взгляде впервые мелькнула надежда. Неужели король вступается за него? Брюс медленно развернул свиток с королевской печатью. Голос его гремел.

— «…Мы, Карл, Божьей милостью король шведов, готов и вендов, — читал Брюс, — признавая справедливость требований нашего брата, Государя Императора Петра Алексеевича, и дабы пресечь в корне любые посягательства на священный институт монаршей власти, сим указом повелеваем…»

Брюс снова сделал паузу, наслаждаясь эффектом. Надежда в глазах Левенгаупта сменилась растерянностью.

— «…бывшего генерала нашей службы Адама Людвига Левенгаупта, за преступления его, лишить всех титулов, земель и дворянского звания. Равно и весь род его, отныне и вовеки, считать лишенным всяких прав и привилегий на территории нашего королевства…»

Политический мат. В мертвой тишине, нарушаемой лишь шелестом пергамента, побелели лица послов. Левенгаупт медленно оседал, словно из него выпустили воздух. Его мир, построенный на верности, долге и королевской милости, рухнул в одно мгновение. Его предал собственный монарх.

Брюс свернул свиток.

— Его Величество Карл XII, будучи мудрым правителем, — добавил он с ледяной вежливостью, — предпочел стабильность торговых отношений с нами мимолетной защите чести одного зарвавшегося генерала.

Стража взяла под руки теперь уже не генерала, а безымянную, сломленную оболочку человека. Он не сопротивлялся. Просто шел, куда вели.

Глядя ему вслед, я не чувствовал ни триумфа, ни радости. Только тяжесть. Я не просто наказал врага. Я создал прецедент, который изменит этот мир навсегда. Теперь они поняли. Правил больше нет. Есть только наша воля.

Обратная дорога из Петербурга была странной. Триумф обернулся тяжелым похмельем. Я получил все, что хотел: враг унижен, Европа напугана, а вокруг династии возведена ледяная стена нового закона. Но радости не было. Безымянный призрак Левенгаупта словно ехал со мной в карете, молчаливым укором напоминая о цене этого нового мирового порядка. Мозг, освободившись от юридической казуистики, тут же переключился на следующую, главную задачу. Крым. «Без большой крови», — сказал Государь. Легко сказать. В памяти, однако, уже всплывал тот давний, дурацкий случай из прошлой жизни. Лабораторная