Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

Плохо. Нужен тотальный контроль. Не только на входе, но и на выходе. И не людей, а материалов. Учет. Каждый гвоздь, каждый фунт селитры должен быть на счету. Создать материальную ведомость для каждого цеха. Любая недостача — сигнал тревоги.

— И в назначенный час они ударили. Дважды, — продолжал де ла Серда. — Первый пожар — большой, яркий, на лесных складах. Весь гарнизон, добровольцы, все пожарные помпы ринулись туда. Хаос, крики, суета… Идеальное прикрытие для второго удара. Маленького, незаметного: поджога под главным корпусом. Телеграф от вышек перегорел быстро. Игнатовское ослепло и оглохло. Я сидел в своем штабе, на севере полыхало зарево, но я не мог ни получить донесения, ни отдать приказа. Система централизованного управления перестала существовать. Мы превратились в муравейник, который пнули сапогом.

Он снова замолчал. На его скулах заходили желваки.

— Ну а третий этап вы видели сами. Когда внутри уже бушевал пожар и царила анархия, к воротам подошел их караван. Капитан Вересов… хороший солдат, но не машина. Он действовал строго по уставу: ворота на засов. Однако тут Левенгаупт разыграл свой главный козырь. Ему не удалось упросить Велесова заночевать у КПП. Из леса вывели живой щит — тех самых женщин и детей плотников, поставив их между обозом и воротами. А из каравана вышли парламентеры с телами наших павших солдат из разъезда. Вересов очутился в аду. Он не мог проигнорировать тела товарищей. Связи со мной не было, отправлять кого-то с донесением он не успел. Сплоховал. И он принял единственное решение, которое мог принять человек чести, — начать переговоры, приказав впустить в предвратный закуток только телегу с телами и пятерых «купцов» для переговоров. Этого хватило. Едва внешние ворота закрылись, «купцы» перебили караул и открыли путь остальным.

Протоколы. В голове они уже ложились на бумагу.

Угроза захвата заложников? Приказ номер один: тотальная блокада периметра, ни шагу назад. Приказ номер два: никаких переговоров без санкции из центра. Связи нет? Действовать по протоколу «Апокалипсис» — считать всех и вся за воротами враждебной силой. Без эмоций. Без героизма. Машина должна работать, даже если ее шестеренки сделаны из людей.

— И как венец всему — погода, — закончил де ла Серда с горькой усмешкой. — К вечеру землю окутал густой, молочный туман. Он ухудшил видимость на вышках до пары десятков шагов, исказил все звуки. Природа стала их союзником, укрыв их подход и сделав зарево пожара еще более зловещим.

Когда он закончил, в карете воцарилась тишина. Он вынес приговор — себе и мне. Мы строили идеальную крепость из стали и логики, а враг нашел в ней трещину из плоти и крови, чести и страха. И вошел в нее, как в собственный дом.

Когда последний отзвук его слов растворился в скрипе колес, де ла Серда откинулся на спинку сиденья. Препарировав свой провал и вынеся себе приговор, он теперь ждал исполнения — прямой, гордый, сломленный, вроде не согнувшийся. Впервые в его взгляде, помимо профессиональной горечи, проступило глубоко личное унижение.

— Я не справился, генерал, — голос его был тихим. — Моя система была рассчитана на солдат и шпионов, на прямолинейную подлость и корысть. Но не на гения, который мыслит так же, как я, но без капли чести. Я прошу принять мою отставку.

Долгое время я молчал, глядя в окно на проплывающие мимо унылые пейзажи. Горе о Любаве отступило, вытесненное ледяным потоком расчетов. Мозг уже перебирал варианты, раскладывал кадровый пасьянс, взвешивая активы и пассивы. Испанец был прав: он — блестящий фехтовальщик большой политики, мастер интриг, идеальный для дуэлей с европейскими дворами. Однако для защиты норы нужен не лев, а волкодав. Параноик, ищейка, видящий угрозу в каждом шорохе. И такой человек у меня имелся: Андрей Ушаков. Его ум, его въедливость, его абсолютное недоверие к человеческой природе — вот что требовалось Игнатовскому сейчас.

Вот только просто забрать Ушакова с Урала — значит разворошить осиное гнездо. Демидов вцепился в Андрея мертвой хваткой. Он устроит бурю, ведь он уже считает его своей собственностью, гарантией безопасности своей промышленной империи. Следовательно, нужна сделка. Обмен. Цепочка выстроилась в голове мгновенно: я забираю Ушакова, Демидов приходит в ярость, и тогда я предлагаю ему взамен де ла Серду. А что? Давно же ведь хотел это провернуть.

Да, придется поторговаться, возможно, уступить долю в каком-нибудь патенте или дать эксклюзивный подряд на что-то, но оно того стоило. На место Ушакова на Урал поедет испанец.

Ушаков в Игнатовском — это тоже временно. Его масштаб — вся Империя. Он должен возглавить мою службу безопасности, создать с нуля новую систему, написать уставы, подготовить кадры и затем отправляться в столицу. Создавать то, что в моей истории называлось Тайной канцелярией. Общегосударственную спецслужбу…

Но тут в безупречной логике расчетов щелкнул тревожный сигнал. Тайная канцелярия — это поле Якова Брюса. Его «кабинет», его сеть по всей Европе… Я вторгаюсь на его территорию. Яков Вилимович поддерживал меня, пока я был полезным инженером, но сотрет в порошок любого, кто посягнет на его монополию на информацию и тайные операции. Потерять поддержку Брюса — все равно что получить в спину нож, отравленный самим дьяволом.

Нет. Прямое столкновение — путь в никуда. Действовать нужно иначе. Не заменять, а дополнять. Не конфликт, а симбиоз. Брюс — это внешняя разведка, большая геополитика, агентура в европейских столицах. Его стихия, и он в ней гений. Ушаков — внутренняя безопасность: контрразведка, борьба с изменой, защита промышленных объектов, контроль над элитами внутри страны. Это две разные войны. Я приду к Брюсу с проектом создания двух независимых, но взаимодействующих служб. «Око» — внешняя разведка Брюса. И «Щит» — внутренняя безопасность Ушакова. Они будут обмениваться информацией, но подчиняться напрямую только Государю. Я предложу Брюсу не урезание власти, а ее упорядочивание и, по факту, усиление за счет нового инструмента. Сложно. Потребует виртуозных переговоров. Но это единственный путь.

За несколько минут молчания судьбы трех моих лучших людей и всей системы безопасности Империи были решены. Я переставлял их, как фигуры на карте, не спрашивая согласия, исходя из жестокой логики эффективности.

Я снова посмотрел на испанца. Он все так же ждал, не отводя глаз.

— Я подумаю над вашим предложением, капитан, — произнес я лишенным всяких эмоций голосом.

Он едва заметно кивнул, принимая мой ответ.