Шайтан Иван 6 - Эдуард Тен

Юсупов мгновенно поднялся с места, всем видом показывая готовность удалиться. Он сделал глубокий, почтительный поклон. — Дмитрий Борисович, будьте уверены, вы всегда можете рассчитывать на мою посильную помощь и поддержку в этом тягостном деле.

С этими словами князь тихо вышел, стараясь не потревожить гнетущую тишину кабинета.

Граф остался один. Он попытался собрать в кулак рассыпающиеся мысли, но тщетно. Разум отказывался служить. Как? — билось в висках одно неотступное слово. Как могло случиться такое? Петр… арестован! Немыслимо! Спаситель цесаревича! Георгиевский кавалер! Человек, чьи заслуги перед Престолом неоспоримы! Что он мог совершить, чтобы военно-судебное установление арестовало его по высочайшей воле? Логика отступала перед хаосом тревоги и непонимания. Мысли путались, цепляясь за пустяки, уворачиваясь от страшной сути. Конструктивному размышлению мешал нарастающий ком беспокойства.

Сознавая бесплодность попыток успокоиться, граф с усилием встал. Одно решение проявилось сквозь сумбур: завтра с первым рассветом — к Бенкендорфу. Только к шефу жандармов. Там, возможно, удастся хоть краешком глаза заглянуть в эту непроницаемую тьму и понять, что же стряслось.

Решив скрыть от Катерины тревожные вести до выяснения истины, граф провёл бессонную ночь. Едва дождавшись рассвета, он уже стоял в приёмной Бенкендорфа.

Генерал, увидев измождённое лицо гостя, немедленно провёл его в кабинет.

— Дмитрий Борисович? — Бенкендорф с искренним беспокойством взглянул на графа. — Что случилось? Вы нездоровы?

— Ваше высокопревосходительство, лишь вы можете развеять мою муку, — голос графа был глухим. — Скажите ради Бога: правда ли, что полковник граф Иванов-Васильев арестован?

— Ах, вот о чём… — Бенкендорф слегка откинулся в кресле, его выражение смягчилось. — Успокойтесь, Дмитрий Борисович! Положение вовсе не столь грозно, как вам представилось. Подробностей сообщать не могу, но уверяю вас: полковник следует в Петербург не под стражей, а как свободный офицер. Убеждён, что арест был досадным недоразумением и ныне он давно на свободе.

Словно гора с плеч свалилась. Граф ощутил внезапную слабость, крупные капли пота выступили на лбу. Он с трудом вынул платок.

— Виноват, ваше высокопревосходительство… годы. Такие вести — не для старого сердца. Значит… значит, я могу успокоиться? Ссылаться на это досадное недоразумение? — в его глазах читалась мольба о подтверждении.

— Совершенно верно, — твёрдо кивнул Бенкендорф. — Потому прошу: не тревожьте напрасно Екатерину Николаевну. Но скажите, — его взгляд внезапно стал проницательным и строгим, — от кого именно вы узнали об аресте?

— Княгиня Оболенская… только что вернулась с Кавказа. Князь Долгорукий сообщил ей об этом при передаче писем, — граф поспешно добавил, видя нахмуренные брови генерала: — Она навестила брата, ничего более. Так же сообщила, что он был легко ранен в бою.

Граф встал, совершая глубокий, благодарный поклон:

— Благодарю вас, граф Александр Христофорович, за то, что приняли старика и вернули ему душевный покой. Признаюсь… я искренне привязан к Петру Алексеевичу. Вижу в нём истинного патриота и верного слугу Престола. И никогда не поверю в иное.

Уже возвращаясь домой в карете, граф неожиданно для себя осознал всю глубину своей привязанности к Петру. Яснее ясного он почувствовал: молодой человек стал близок и дорог не только Кате — он занял место в самом сердце его, старого графа. Петр сумел заполнить ту бездонную пустоту, что зияла в душе после гибели сына. Да, именно сына, — с внезапной и безусловной ясностью признал он про себя. — Сына и никак иначе.

И странно: с этим горько-сладким осознанием на душе словно просветлело. Тягостная тревога, еще недавно сжимающая сердце ледяным кольцом, отступила, растаяла, как утренний туман под первыми лучами солнца.

— Дедушка, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? — встревожилась Катерина увидев разбитого усталостью деда.

— Всё уже хорошо, — не переживай Катенька.

— Неприятности на службе?

— Можно и так сказать, — усмехнулся граф.

* * *

Дорога выдалась на удивление сносной. Декабрьский мороз сковал землю, не дав разыграться привычной для иного времени хляби и непролазной грязи. Это изрядно облегчило путь нашему немалому каравану. Хотя, несмотря на все ухищрения, внутри кареты пробирало холодом. Что уж говорить об отряде Малышева и моих «гавриках», ехавших верхом — они буквально коченели на ветру.

Лишь Мурат и Лейла, казалось, не замечали стужи. Их неугасимый интерес приковывал к окнам: каждый городок, каждое большое селение по пути вызывало живой отклик. А на всех остановках и ночевках неразлучную пару составляли Миша и Лейла. Они либо без умолку говорили обо всем на свете, либо просто молча смотрели друг на друга, обмениваясь улыбками, полными тайного смысла, понятного лишь им двоим.

Дело шло к свадьбе: Михаил, собравшись с духом, официально попросил руки Лейлы у Мелис. Получив горячее согласие самой невесты, они были признаны женихом и невестой. Когда Миша спросил о выкупе, все слегка опешили. Но Мелис первой пришла в себя. С невозмутимым видом она объявила:

— Ввиду нынешних… непредвиденных обстоятельств, выкуп не требуется. Ибо и приданого за невестой, по совести, пока не числится. Если это встаёт преградой для вас, мы можем расстроить помолвку?

— Госпожа Мелис, — горячо возразил Михаил, — приданое для меня не играет никакой роли! Я искренне люблю Лейлу и уверяю вас, в состоянии содержать семью достойным образом.

Лейла вся вспыхнула, услышав столь искренние слова жениха.

— Я верю вам, Михаил, — мягко, но с тревогой в голосе произнесла Мелис. — Но не станет ли отсутствие приданого непреодолимой преградой для ваших родных? Не откажут ли они в благословении браку с… бесприданницей?

— Нет, нет! Моя бабушка непременно благословит нас! — поспешно заверил Миша, но затем смущенно покраснел. — Вот только… Лейле, возможно, придется принять православие. Уверен, это будет единственным ее условием.

Мелис вопросительно посмотрела на дочь.

— Миша, я приму православие, — тихо, но внятно сказала Лейла, опустив глаза.

— Хорошо, — кивнула Мелис, но ее взгляд, устремившийся на Михаила, стал жестким. — Но помни, Михаил: если ты хоть раз упрекнешь мою дочь ее положением или назовешь бесприданницей — она покинет тебя в тот же день и час. Запомни это, Лейла! — В голосе Мелис прозвучала стальная нота, и я невольно вздрогнул от этой недвусмысленной угрозы. — Поверь, ее отец, Хайбула, хан аварский, при первой возможности обеспечит Лейлу приданым, достойным ее крови. — Никто не усомнился бы в правдивости ее слов.

— Вот и отлично! — с облегчением выдохнул я. — Такой повод нельзя оставить без внимания. Надо отметить помолвку!

Двадцать