По прозвищу Святой. Книга первая - Алексей Анатольевич Евтушенко

— Видишь это объявление? — спросил Максим и КИРа.

— Слепой не увидит.

— Это то, что я думаю? Их собираются увезти в Германию и поместить в какой-нибудь концлагерь?

— Много чести. Расстреляют где-нибудь неподалёку. Расстреляют и закопают.

— Даже так?

— По моим сведениям — только так. Напомню, что в Киеве, в Бабьем Яру, чуть больше чем через месяц, двадцать девятого и тридцатого сентября, немцы и украинские нацисты расстреляют около тридцати пяти тысяч евреев, включая стариков, женщин и детей. А затем до сорок третьего года включительно ещё от ста до ста пятидесяти тысяч, точно никто не знает. Без всяких концлагерей.

— Верно. Подзабыл я историю и кто такие украинские нацисты. Они же, в основном, евреев и расстреливали на Украине, так?

— Так. И не только евреев. Через два года, с февраля по август сорок третьего, ОУНовцы уничтожат до шестидесяти тысяч поляков на Волыни, в Полесье, Галиции и Холмщине. Так называемая Волынская резня.

— Вспомнил.

— Плюс русское население, коммунистов и сочувствующих, советских военнопленных. Не щадили никого.

— Да.

— Могу также напомнить, что, начиная с две тысячи четырнадцатого года и вплоть до начала Специальной военной операции России, на Донбассе украинскими нацистами было убито около пятнадцати тысяч человек мирного населения. Среди них — две с половиной тысячи детей.

— Я был на Аллее ангелов в Донецке, — сказал Максим. — Туда возят всех молодых офицеров, кто только получил погоны. Чтобы знали помнили, за что их деды воевали. Что ж, спасибо. Найди мне пока, где здесь школа.

— Есть найти школу.

Лугины были довольно крупным селом, но всё же не городом, и кирпичных строений здесь имелось — раз-два и обчёлся. Поэтому школа отыскалась довольно быстро. Двухэтажное здание красного кирпича с новенькой шиферной крышей, стоящее на пригорке сразу за речкой. Перешёл мост и — вот она. Минут десять пешком от центральной площади.

Сразу за школой, уже на самом краю села, среди лип, располагалась церковь, а потом начинались поля, через которые вилась грунтовка.

Максим дал КИРу команду вернуть дрон-разведчик на корабль и приступил к подготовке.

Утро вторника девятнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года выдалось пасмурным. Но без дождя.

Максим выбрался с корабля, доплыл до берега, достал из водонепроницаемого вещевого мешка одежду и сапоги и разделся, оставшись только в трусах и тонком, облегающем тело, бронежилете из поляризованного углерита поверх майки.

Бронежилет, как и одежду с сапогами, а также водонепроницаемым вещевым мешком сделал в молекулярном синтезаторе КИР из имеющихся материалов.

Поначалу Максим раздумывал, стоит ли надевать бронежилет. Всё-таки вещь, явно выбивающаяся из нынешнего времени. Но потом подумал: какого чёрта? Он собирается воевать, а бронежилет спокойно держит винтовочную пулю на пятидесяти метрах (об автоматной и осколках и речи нет). Допустим, попадёт он в руки врага. Это возможно, например, если Максим погибнет. И что? Поляризованный углерит — это такой материал, который никому в этом мире воспроизвести не удастся ещё очень и очень долго. Со структурой, возможно, и разберутся, поймут, что сделано на основе углерода. Но это всё. Дальше нужно создавать специальное оборудование, а как его создать, если только для камеры сверхвысокого давления требуются такие сплавы, которых даже в теории ещё нет?

Так что будем носить. Жизнь и здоровье дороже.

Комбинезон, ботинки и лодку спрятал в кустах, хорошенько замаскировав.

Переоделся.

Он знал, как выглядит — вчера смотрелся в зеркало.

Молодой черноволосый и кареглазый парень с двухдневной щетиной в стареньком чёрном пиджаке поверх некогда белой рубахи.

Засаленная чёрная же кепка на голове.

Тёмно-серые поношенные штаны поверх нечищеных сапог с узким кожаным ремнём, потрескавшимся от времени.

Невзрачный серый вещевой мешок через плечо. В мешке — кобура с ТТ и запасной обоймой, универсальный нож, десять плиток пищевого концентрата (на одной такой плитке взрослый человек мог продержаться три-четыре дня) и три литра энергетика в лёгких металлических флягах с завинчивающимися крышками. Последние тоже были изготовлены в синтезаторе и напоминали одновременно немецкие и советские фляги этого времени.

Готов?

Готов.

— КИР, время?

— Семь часов сорок минут, — раздалось в его голове.

— Семь сорок? — усмехнувшись, переспросил Максим. — Символично.

— Мне кажется, ты сейчас пошутил.

— Правильно кажется.

— Объяснишь?

— КИР, — вздохнул Максим. — Вся соль шутки в том, что объяснять её не надо. Подумай сам. Допрёшь — хорошо. Не допрёшь — вечером объясню. Если живы будем.

Вчера вечером Максим вживил себе имплант с копией КИРа и теперь имел с ним постоянную прямую связь и даже мог общаться мысленно.

Он не любил импланты с искусственным интеллектом и был в этом не одинок.

Когда в пятидесятых годах двадцать первого века технологии вживления таких имплантов достигли больших высот, многие, в особенности молодёжь на Западе, принялись активно их использовать, хвастаясь мгновенным доступом в Сеть и новыми небывалыми возможностями.

Мода, как это часто бывает с модой, очень быстро охватила десятки и даже сотни миллионов людей. Благо, для вживления не требовалось дорогостоящей операции, а производители имплантов давали стопроцентную гарантию безопасности.

Средства массовой информации наряду с популярными блогерами, мнящими себя великим футурологами, трубили о наступлении новой эры в истории человечества. Эры прямого слияния человеческого разума с ИИ.

Ошиблись.

Никто даже специально не противостоял нейролюдям (так их метко прозвали в прессе, и словечко прижилось). Нет, конечно, высказывались мнения, и довольно авторитетные, что не надо торопиться, поскольку всё это радостное слияние может привести к необратимым последствиям, характер которых мы пока и представить не можем, но которые просто могут уничтожить расу хомо сапиенс, как таковую.

Но мнения — это мнения.

Каждый может высказать, у нас свободная планета. Законодательно никто не противостоял (хотя голоса о том, что законы, запрещающие «Три И» [2] необходимо принять как можно скорее, раздавались довольно громко).

Увлечение само кончилось.

Не прижилась мода.

Более того, как-то постепенно выяснилось, что обычному гражданину, чья профессия не связана с постоянными экстремальными ситуациями, неприлично вживлять себе «Три И» и становиться нейрочеловеком. Это всё равно, что жить, извините, с глистом. Только разумным.

Тем не менее, нейролюди остались (как и термин). Но было их теперь относительно немного и делились они на тех, кому это было необходимо в силу профессии (тот же Максим вживлял себе «Три И», когда был военным разведчиком), и тех, кому это просто нравилось.

К последним окружающие относились как безобидным чудакам, но на всякий