Бренная любовь - Элизабет Хэнд

одежде и с серебряными браслетами на запястьях, расцвеченными лазуритом и варисцитом. Она перегнулась через рычаг переключения передач и дотронулась указательным пальцем до его нижней губы.

– Спокойной ночи, – только и сказала она.

И все же, и все же… Дэниел выбрался на улицу, кое-как встал, простерев перед собой руку – отражение ее руки; вот она захлопнула дверцу, отвернулась, и ее «миникупер» влился в поток машин. И все же он никогда и ни у кого не видел таких глаз, мшисто-зеленых, яблочно-зеленых, кислотно-зеленых; и она так и не сказала ему, кто она и чем занимается.

А желудь…

Дэниел сунул руку в карман, достал его и рассмотрел в свете фонаря.

– Черт, – вырвалось у него.

Скорлупа желудя дала трещину, и сквозь нее пробился крошечный корешок – ярко-красный, цвета граната. На самом его кончике, гусеницей загнувшемся кверху, висела едва различимая капля прозрачной жидкости. Дэниел оторопело уставился на эту каплю, чуть улыбнулся и, высунув язык, слизнул ее. Вкуса у жидкости не было, но, когда он сглотнул слюну, по языку расползлось горьковатое тепло.

– Хм.

Дэниел уже занес руку, чтобы выбросить желудь на Инвернесс-стрит – и замер.

Его остановил некий звук – протяжный свистящий вздох. Руку он по-прежнему держал перед собой. Что-то коснулось его щеки, и он смахнул прядь, забившуюся в уголок рта.

– Что такое? – спросил Дэниел вслух.

Рядом никого не было. Он стоял в полном одиночестве у входа в квартиру Ника. В летнем воздухе чувствовалась нотка порчи: пованивало гнилыми сливами и капустными листьями, разбросанными по тротуару. Дэниел еще раз оглянулся на Хай-стрит, отчасти надеясь увидеть там смеющуюся Ларкин за рулем «миникупера».

Нет. Улица пустовала, если не считать машин и горстки подростков, потягивающих пиво на обезлюдевшем участке уличного рынка. Дэниел сунул руку с желудем в карман и поплелся к двери. Когда он поднимался по лестнице, в квартире зазвонил телефон.

Дэниел, чертыхнувшись, нашел в карманах ключи, открыл дверь, взбежал на второй этаж и схватил трубку как раз в тот миг, когда включился автоответчик: «…вы позвонили Нику Хейворду..»

– Алло! – выдохнул он; мелькнула радостная мысль, что это может быть Ларкин. – Я тут, говорите…

– Это Дэниел?

– Ник! – Он снова выругался и рухнул в кресло. – Господи, я чуть шею себе не свернул, пока добежал…

– Я просто хотел узнать, дома ли ты.

– В смысле? Конечно, дома, я же снял трубку, черт возьми!..

– Один?

Повисла холодная тишина: Дэниел окинул взглядом кухонный стол, заваленный бумагами, нотными листами и неразобранной почтой Ника. На другом конце провода пиликала какая-то музыка. Ник сделал глубокий вдох.

– Слушай, Дэниел. La belle dame sans merci…[15] Она позвала тебя на свидание или еще куда-нибудь?

– В смысле? Не понял. Ты про Ларкин? Совсем рехнулся?

– Пожалуй, – рассмеялся Ник. – Конечно, рехнулся. Она не могла тебя позвать.

– Я имел в виду, что это не твое дело! Между прочим, да, она меня позвала. Завтра встречаемся.

– Откажись.

– Отказаться? Ты сам нас познакомил!

– И зря. До меня только сейчас дошло, что это была плохая идея. Она тебе не пара. Все закончится слезами. Поверь мне.

– Ник, – сказал Дэниел, с трудом сдерживая дрожь в голосе. – Она везет меня смотреть картины, о которых говорила за ужином. Эскизы Берн-Джонса к Тристану. Мне это нужно для работы, Ник! Для книги, мать ее! Помнишь, что я пишу книгу?!

– Я начинаю думать, что книгу ты тоже зря затеял. Слушай… Помнишь песню группы «Крэмпс»? «Что внутри у девицы? Мне кто-то сказал, там другой мир…»[16]

– Пока, Ник.

– Я могу тебя как-то отговорить?

– Нет.

– Она тебя использует, Дэнни, уж я-то знаю, можешь мне доверять…

– Я никогда в жизни тебе не доверял, Ник, с какой стати начну теперь?

В голосе Ника зазвенела мольба:

– Дэнни, да послушай! Я вас познакомил, потому что… Ну, потому что знал, что она положит на тебя глаз. Ты в ее вкусе.

– Да? А разве не ты? – холодно отозвался Дэниел. – По крайней мере, так считает Сира.

– Знаю. Сира рассказала о вашем разговоре. – Ник вздохнул. – Слушай, Дэнни… Я знаю, что ты обо мне думаешь, но это не так. Я не ревную. Ладно, не только ревную. В общем, я решил, что если вы с Ларкин сойдетесь, то я смогу чаще ее видеть. Что она будет рядом. А теперь… Теперь я понял, что ошибся. Ларкин может быть опасна. Она действительно опасна! Все всегда начинается именно так… Потом она ничего не помнит, вот в чем дело. Она видит не тебя, а другого… другое.

– А я думал, это она – другая! – парировал Дэниел. – Или ты опять все выдумал, а? Мы с Ларкин встречаемся завтра, это просто встреча, ничего особенного.

– Что же ты тогда на меня орешь?

В самом деле. Дэниел умолк: просто сидел, бесился и не хотел бросать трубку. Слишком много чести. Ник тоже молчал. Наконец он выдавил:

– Ладно, Дэниел. Твоя взяла. Можно мне завтра с вами?

– Нет!

– Тогда обещай, что просто… пойдешь с ней в кино или на выставку. Точно, сходите в Тейт-Модерн! Только ради бога, не обедай с ней, не ужинай, вообще ничего при ней не ешь! Пообещай…

Дэниел повесил трубку и встал, чувствуя внутри удивительную бодрость и даже веселость. Он окинул взглядом царящий в квартире Ника художественный беспорядок: простую, грубоватую мебель из сосны и дуба, гитары, старые золотые диски в плексигласовых рамах. Писал Ник по большей части за походным письменным столиком времен Первой мировой. Блокноты, тетради, диски, обложки к альбомам «Белые скалы, черные воды» и «В постели с героиней». Стеллажи от пола до потолка, забитые пластинками с фолк-музыкой, странными фотографиями, какими-то рисунками, желтеющей фантастикой в мягких переплетах, книгами страдавших депрессией писательниц, творчество которых так любил Ник: Джин Рис, Лора Райдинг, Джейн Боулз.

– Ха-ха, – сказал Дэниел.

Он и думать забыл про желудь. Подойдя к стеллажам, он снял с полки их с Ником совместное фото, сделанное вскоре после их знакомства. Очаровашке Дэниелу можно было дать лет пятнадцать, он только что отучился на журналиста в Колумбийском университете и весь светился от счастья, получив работу мечты: вести колонку о популярной музыке в журнале «Вашингтонский горизонт». Ник похотливо лыбился, сжимая в зубах гигантский косяк размером с кабачок; он только что отыграл концерт в Байю, куда приехал на гастроли с альбомом «В постели с героиней». Нечесаный, в непальской тунике и замшевых сапогах по колено, он был вылитый безумец-бард из юношеских фантазий Дэниела. Позади виднелся кирпичный фасад ночного клуба, неоновая вывеска и размытая фигура женщины в