Всемирная выставка в Петербурге - Марципана Конфитюр

в Летнем саду, исполняют там языческие пляски и, как сказала Зина, устанавливают связи с «Душой мира». Участвовать дочке в таком непотребстве, конечно же, нельзя было позволить. Пришлось объяснить, что половина таких кружковцев наверняка морфинисты, а вторая — символисты и другие половые извращенцы. К счастью, Зиночка ввиду своего доброго и послушного нрава легко переключилась на разговор о нарядах и пообещала выкинуть из своей милой головки всю «Душу мира» в обмен на новое платье.

И всё же оставлять этого просто так не следовало. Зиночка давно просилась замуж, он всё медлил, но теперь тянуть не следовало. Дадут или не дадут третий чин — это теперь зависело от того, как долго проживёт Николай Львович на своей новой должности. Так или иначе, он достиг пика своей карьеры — и более богатых, чем сейчас, перспектив в выборе жениха у них с Зиной не будет. Ну, а поскольку, ему теперь поминутно грозит опасность, надо было тем более поскорее устроить судьбу дочурки, чтоб одна не осталась, когда нигилисты его укокошат...

Одним словом, Зину надо было начинать вывозить в свет. Вот только для этого ей нужна была сопровождающая дама солидного возраста и положения. Мать бедняжки давно умерла, настолько близкой гувернантки, чтобы доверить ей эту роль, тоже не было. Вот и пришлось...

Экипаж резко остановился. Позади раздался грохот. Николай Львович упал на пол коляски, неуклюже закрыв собой арендованного ребёнка. «Не успел», — успел подумать он, прежде, чем понял, что на взрыв тот грохот похож не был.

По выходе из коляски обнаружилось, что грохот был вызван сверзившимся с крыши пулемётчиком: ехали-то, как велел министр, очень быстро, вот и торможение слишком резким получилось. Николай Львович выругался про себя, поручил кое-как поднимающемуся с мостовой пулемётчику присмотреть за мальчишкой и мигом, чтобы только нигилисты не заметили, забежал в парадный подъезд большого доходного дома. Здесь жила сестра министра. К ней и ехал.

Николай Львович никогда не был особенно близок с этой сестрой. Она была намного его младше и ещё играла в куклы, когда он уже делал карьеру в Таврической губернии, где провёл несколько лет жизни. После возвращения он женился и продолжил зарабатывать чины уже в Петербурге: в это время обения ни с этой сестрою, ни со второю, ни с младшим братом у него тоже особенно не было, и чем они живут, он знать не знал. Какие там сёстры и братья, когда Государю служить надо, с крамолой бороться, чины зарабатывать! Слышал только, что Мария вышла замуж, а Софья, к которой он нынче приехал, вроде бы поссорилась с отцом, намеревалась тоже вступить в брак, но жених её куда-то делся, а подыскивать нового она наотрез отказалась. Последний раз они виделись на отцовских похоронах в девяностом году. Тогда Софья рассказала, что жених её погиб в Ахал-текинской экспедиции, а сама она решила посвятить себя учительству. Про себя Николай Львович рассудил, что это правильно, ибо внешность его сестры была столь же унылой, как и её болтовня о народном образовании.

То, что он увидел в этот раз, его вполне устроило. Встречать его вышла типичная старая дева в простом сером платье, с седеющей косой и толстыми щеками на простонародно круглом лице, вечно украшенном кислой гримасой. Похоже, она не работала, как собиралась, а просто жила на наследство родителей, довольствусь скромной квартирой и одной-единственной прислугой. «Значит, не откажет, — рассудил Николай Львович про себя. — Нам обоим это будет выгодно».

Брат с сестрой расцеловались, обнялись, прислугу тотчас же отправили ставить самовар и, оставшись наедине, Николай Львович без промедления перешёл к делу:

— Я смотрю, сестрица, скромно вы живёте. А не желаете ли, например, ко мне переехать? Хорошая квартира на Фонтанке, восемь комнат, штат прислуги, выезд свой. Электрические силы подаются, всюду лапочки лодыгинские, мебель, телефон поставят скоро... Дрова для всех печей — за счёт казны.

Софья ожидаемо растерялась, услышав такое щедрое предложение.

— Полагаю, это всё не просто так? — недоверчиво поинтересовалась она.

— Всего лишь за небольшую услугу, оказать которую, полагаю, вам и самой будет достаточно интересно... Моя дочка Зиночка в возраст вошла. Выезжать с ней пора. Я, как вы должно быть, знаете, теперь министром числюсь, занят очень. Да и в свете барышне более принято появляться с женской роднёй, нежели с отцом. Жену я уже девять лет как схоронил, в другой раз не женился, вдвоём живём с дочкой. Я, Софьюшка, конечно, понимаю, что мы с вами прежде мало знались. У вас, должно, дела иные есть... Однако же, может быть, всё же найдёте возможным за Зиночкой присмотреть? Работа не надолго. Сами знаете: за год с тех пор, как выезжать начнёт, ей надо замуж выйти. Полагаю, и за полгода уложимся: ведь Зиночка красива и с приданым...

«Да и я сейчас второй после царя», — хотел продолжить Николай Львович, но удержался, чтобы не вызвать в сестре слишком много зависти и не отвратить её таким образом от себя.

— Что ж, — ответила та. — В самом деле мы, братец, не так много знались. Я, признаться, думала, что вы за своей службой уже и забыли меня совсем, уже и не помните, что есть у вас сестра Соня... Но я вас не корю! Для человека вашего чина, которому доверяет сам Государь, который облечён такими полномочиями, что от него зависит благополучие всей империи, простительна небольшая забывчивость в отношении родственников. Однако, раз мы долго не общались, то я даже и не знаю ничего о вашей дочери. Насколько она благонравна? Не подвержена ли кружковщине, нигилизму или иным модным веяниям, портящим молодёжь? Чем занят её ум? И наконец, захочет ли она сама принять у себя в доме бедную тётку и пожелает ли прислушиваться к её советам?

— О, Сонечка, будьте покойны за всё это! Зина — добрейшая девушка! Она чрезвычайно послушна и благонравна, так что даже не припомню, огорчала ли она меня когда-то чем-либо! Уверен, что она совсем не будет против принять ваше покровительство! Зина ласкова со всеми, кого знает, и всегда слушает старших. Она, разумеется, никогда в жизни не увлекалась ничем дурным! Вот только...

— Что? — насторожилась Софья Львовна.

— Моя малышка несколько скучает, а чрезмерно живой ум и слишком развитая фантазия то и дело заставляют её склоняться ко всяким, так скажем, сомнительным начинаниям...

— Сомнительным? Как?! Дочь министра — и...

— Нет, вы не думайте, Сонечка, я не об этом!