Всемирная выставка в Петербурге - Марципана Конфитюр

Не кружковщина, конечно. Так, по мелочи. То, знаете, на курсы собирается, то в поэтический клуб, то в единение с природой, то в спиритизм... Она, добрая душа, со мной всем этим делится, поэтому пока что удаётся отговаривать. Но долго ли удастся?! Я ведь занят. Так что Зиночке, кроме нарядов, полезно бы чем-то увлечься... но таким... вы понимаете... пристойным, безопасным! Не столоверчением, не толстовством. Не могли бы вы заниматься с ней ещё, к примеру, вышиванием или иностранным языком?

— Могу. Немецким.

— Немецким? Нет... Немецкий это тоже философия... Гегельянство, социал-демократия... Не поймите неправильно, Сонечка, я про вас знаю, что вы дама высшей морали и строгих правил!.. Но в наше время лучше к немцам не соваться.

— Ну, вышивать, я полагаю, ваша дочь умеет и без меня.

— Это да... Верно... Может, тогда что-то более современное? Но чтоб при том политически благонадёжное! Вы можете сходить с ней в дамский клуб поклонниц дирижаблей, например. Или посещать географическое общество! В конце концов, я не был бы даже против уроков вождения паромобилей!

— Что, в самом деле?

— Ну конечно, почему нет? Я ведь прогрессивный человек! У нас на Всемирной выставке целое паромобильное отделение ожидается — гордость Поволжья! Уверен: если Зиночка освоит самодвижущуюся повозку и сможет хвастаться этим катанием перед подругами, она сможет почувствовать себя независимой женщиной, и это гарантирует её от глупых желаний вроде политики, выборов, права развода...

— Вы весьма дальновидный родитель, — заметила Софья.

— Положение обязывает, — отозвался польщённый Николай Львович. — Мы, блюстители порядка, как родители для русского народа. Научились. Знаете, как говорит начальник Московского охранного отделения Зубатов? Надо дать пасомым овцам малую толику свободы — так вы создадите у них иллюзию самоволия и отвратите от опасных поползновений и пугачёвщины... Зубатов, он, к слову, умнейшая голова — даром, что в сюртуке! У них в Москве ни один кружок без нашего сотрудника не обходится, каждого вольнодумца на карандаше держат! Не то, что в Петербурге...

— Всё вы, братец, о службе!

— Увлёкся. Прощения прошу! Ну так как же вы, Сонечка, Зиной займётесь? Ей-богу, она очень благонравная! Только порой увлекается всякой белибердой.

— У меня она не забалует! — отвечала Софья Львовна. — Велю складывать вещи и завтра же буду у вас.

— Если желаете, можете ехать сейчас же, со мною, в моей коляске, — ласково предложил Николай, рассудив, что, если бомбист не посовестится взрывать министра с ребёнком, то уж взрывать министра с дамой и ребёнком он точно не станет.

Да и даму лучше видно с мостовой...

Глава 12, В которой Миша теряет книжку про глупого милорда и пять рублей, а потом приобретает дирижабль.

Клубы угольного дыма плыли справа и слева от поезда, теряясь в наступивших уже сумерках. Из окна вагона казалось, будто он несётся через бесконечную толщу серо-белой мглы, сквозь которую разглядеть очертания города можно было лишь в общих чертах. Дворцы, доходные дома, особняки, утыканные трубами корпуса заводов, грузовые пристани, рекламные аэростаты, висящие над Невой и обещающие полное ручательство за доброкачественность галош от Товарищества Российско-Американской Резиновой Мануфактуры — всё это уставший Михаил видел сквозь дымную завесу, словно элементы некоего другого, более загадочного, инопланетного мира. Впрочем, он, как и всякий столичный житель нимало не интересовался этими видами, а только про себя сетовал на недостаточно мощный котёл, недостаточно быстрый поезд и чрезмерно длинный путь до дома. Таков же был настрой и сонной синеблузной публики, наполнивший вагон и добиравшейся до своих углов после одиннадцати—или двенадцатичасовых смен.

Михаилу удалось даже присесть. До места, где квартировали они с матерью, оставалось ещё две станции, так что можно было развернуть новый номер «Петербургского листка» и ещё раз пробежать глазами по разделу происшествий. «Редакция приносит глубочайшие извинения за ошибочное сообщение о гибели рабочего М. Коржова. Извещаем, что на самом деле возле павильона Голландской Ост-Индии погиб водитель крана Пузырёв». Михаил читал это сообщение уже в третий раз, но ни в первый, ни во второй, ни теперь удовлетворения не почувствовал. Ответа на вопрос, действительно ли его пытались убить, так и не было. К этому добавились мысли о том, не этот ли самый Пузырёв и свалил истукана на голову Мише и связана ли как-то его гибель с тем инцидентом.

От тоски Коржов надумал почитать другую газету — ту, что держал в руках фабричный мужик по соседству. Оказалось, если заглянуть ему через плечо, можно было вполне разобрать то, что напечатано на середине листа. «Не доходил ли до вас, читатель, слух о том, что младший сын Цесаревича Александра, погибшего в Петропавловской бойне уж почти двадцать лет как, якобы выжил? Последнее время этот слух с упорством кочует по петербургским гостиным. Лично мы в него не верим, но, судя по тому, как он очаровывает всё больший и больший круг лиц, полагаем, что вскоре увидим его пересказ в виде пьесы на подмостках какого-нибудь из московских или же петербургских театров».

«Это надо же читать такую чушь, — подумал Миша. — Ладно, господа от скуки маются, так вот и сочиняют себе всякое. А нашему рабочему брату на кой чёрт собирать эту ерундистику?»

Мужик с газетой, словно бы услышав его мысли и обидевшись, тотчас сложил свой листок и вышел на ближайшей станции.

Михаилу отчего-то стало грустно. Чтобы поднять себе настроение, он ещё раз перечитал заметку о том, что жив. Но и в четвёртый раз это не сработало.

***

Ходу от станции до квартиры было минуты три. Когда-то они с матерью очень гордились тем, что смогли нанять жильё в таком выгодном месте. Нары второго и третьего этажа в комнате всего на шесть человек, возле самой станции, да к тому же всего за двугривенный в день — это была настоящая удача в переполненной рабочими столице! Правда, с тех пор уже стало немного теснее и чуть дороже... Зато привычно.

Если летом в разгар дня над Петербургом висел запах конского навоза, лишь местами перебиваемый чадом угольных котлов, то теперь, поздним вечером, отбросы лошадей смердели меньше, чем отбросы новых двигателей. Поток паромобилей, трёхколёсок, автопедов и телег не прекращался, несмотря на поздний час, хотя, конечно, был не столь густым, как в центре города. Шипение зажжённых фонарей перебил стрекот велодирижабля. Миша поднял голову: он самый! Голубой велодирижаль Охранного отделения двигался прямо над ним, щупая мостовую