Царская дорога - Дмитрий Чайка

пожаров вперемешку с осколками кувшинов и устричными раковинами. Они что-то праздновали на ипподроме, а утром — о-па, сюрприз! Власть переменилась.

Знакомая мне девчушка, что торгует в порту пирожками, стояла на привычном месте, с туеском за спиной. Она меня уже знала, а потому сноровисто сбросила свою поклажу.

— Мне три с тунцом, — сказал я. Два обола за три пирожка. Верно?

— Уже нет, добрый господин, — покачала она головкой, украшенной двумя торчащими в разные стороны косичками. — Три пирожка — три обола. И сегодня с бараниной, тунца отец не добыл.

— Так ты раньше за три пирожка два обола брала, — растерялся я. — У тебя пирожки стоят как хороший обед в Угарите.

— Вот и поезжай в свой Угарит, господин, — вздернула нос девчушка. — У нас тут не Угарит вшивый, а целый Энгоми. Тут все дорого. Вон даже шлюхи теперь обол с третью стоят. Матросы и солдаты побуянили немного, а потом ничего, привыкли.

— Ладно, давай, — смирился я с инфляцией и протянул ей новые деньги. Это из-за них-то цены и поднялись. Раньше просто такой возможности не было. Просить два обола за сеанс любви здешние дамы не рискнули бы ни за что. А вот обол и два халка — в самый раз.

— О-ох! Вы тоже этими новыми халками платите, добрый господин? — простонала девчушка, принимая горсть медных кругляшей весом десять граммов каждый. — Спаси нас, Великая Мать, карманы порвутся скоро!

Я решил провести эксперимент, понемногу вводя разменную монету. Меди у меня полно, так почему бы не использовать. Курс ее к серебру примерно один к ста, поэтому монетки получились немаленькие. Зато теперь можно зелень пучками покупать и рыбу поштучно. Все же обол для повседневных расчетов — монета слишком крупная, а халк — это его шестая часть.

— Папа, а кто такие шлюхи? — прошамкала Клеопатра, которой из трех пирожков полагалось два. — И почему они обол с третью стоят? Это очень большие пирожки? Я хочу шлюху!

— Э-э-э… — совершенно растерялся я, понимая, что в любом случае ляпну какую-нибудь глупость. И я ее ляпнул. — Давай, тебе мама расскажет. Хорошо?

Я вздохнул, понимая, как пойдет разговор с Креусой, которая вынуждена будет объяснять четырехлетней девочке всю правду жизни, а потом махнул рукой. Тут ведь совсем иная мораль, совершенно далекая от христианской. Фрески у меня в спальне такие, что в моей прошлой жизни потянули бы на реальный срок. А быки у входа во дворец, сверкающие эрегированной красотой? Да моя девочка все нужное уже сто раз видела. Но все равно, пусть ей объясняет кто-то другой. Мне это делать совершенно не хочется.

— Пошли! — потянула меня за руку Клеопатра. — Я тут уже все съела. На рынок хочу. Там пирожки с грушами продают.

— Пойдем, — кивнул я. — Но к полудню нам нужно вернуться, доченька. У меня еще есть дела.

Сегодня выпускной экзамен в школе, и я внезапно решил почтить его своим присутствием. Ведь это единственное событие, которое хоть как-то разнообразило бесконечную череду одинаковых дней. А внезапность моя была обусловлена присущим всем царям коварством. Хочу застать их всрасплох…

— Царь благородный, сразив копьем густогривого льва

Пот обильный утер и ланиты в водах прозрачных омыл…

Это бубнил очередной школяр поэму про героического меня и убиенное краснокнижное животное, популяция которого еще цеплялась за жизнь в горах Пелопоннеса. За неимением другой литературы в школьную программу включили то, что из этой самой школы и вышло. У нас тут нашлась парочка молодых писцов с нормальным чувством ритма. Они освоили гекзаметр и выдавали нагора поэму за поэмой, причем зачастую довольно похабного свойства. Мне уже доводилось слышать их произведения у костров воинов, но писцы все отрицали. Говорят, не мы, и все тут. Вот придурки. У меня ведь других поэтов нет, только они двое.

— Шестью шесть — тридцать шесть, шестью семь — тридцать семь, шестью восемь — тридцать восемь, — твердил какой-то паренек, одетый в щегольский хитон с синей оторочкой и в нарядные сандалии.

— Стоп! — поднял я руку, а директор школы, который стоял рядом, закрыл глаза ладонями. Наверное, он и не думал, что спалится так незатейливо. Меня обычно в это время в столице не бывает.

— Что это за чучело? — спросил я. — Как попал в школу? Как все это время учился? И кто допустил его до экзаменов?

— Прощения прошу, государь, — прятал он глаза. — Упустили отрока.

— Доклад мне подготовь, — кивнул я новому главе Дома просвещения. — Как это произошло, кто виноват и что будем делать.

— Слушаюсь, государь, — кивнул парнишка лет восемнадцати, сам выходец из этой самой школы. — Но ответ я и так знаю, просто не успел довести до конца расследование.

— Только не говори мне, что в школу начали за деньги принимать, и экзамены покупать, — повернулся я к нему.

— Начали понемногу, — поморщился тот. — Уж больно почетно нашу школу закончить. Полцены отдают, чтобы в бесплатный класс попасть. А такие тупые даже на платное обучение за взятку поступают.

— Этого! — кивнул я на бледного как мел директора школы. — На допрос! Если брал, на год в рудник. Если сам не брал, просто выгнать. В рудник отправить того, кто брал. С отца этого олуха взыскать плату за обучение в двойном объеме. Экзамены перенести на месяц Посейдеон. Зимой я точно здесь буду, еще раз послушаю.

— Исполним, государь, — склонился министр просвещения.

— У тебя в планах открыть школы в Пафосе, Китионе, Афинах и Навплионе. Помнишь? — бросил я. — К первому дню месяца Дивонуса отчитаешься.

Надоело все, уеду куда-нибудь! Развеяться хочу. На Сифнос! Проинспектирую рудники, в смысле, принесу жертвы в Храме Посейдона, Сотрясателя тверди земной, Создателя коней, Спасителя. Да, он у нас многостаночник, не только за море отвечает.

* * *

— Ин вино веритас, истина в вине, — бормотал я, обходя поверженные тела жрецов. — Или эн ойно алетейа, если по-нашенски. И зачем я эту фразу им сказал? Вот теперь самому расхлебывать придется.

Запах перегара едва не сбил меня с ног. Великий жрец Гелен и приехавший постигать сакральные истины египтянин Нейтхотеп разметались на своих ложах, уронив лица в блюда с объедками. Видимо, философские изыскания оказались