Инсургент - Владимир Максимович Ераносян

Под гарантии Марка Картера заказчика и его больного сына привезли в прифронтовой город и разместили в законспирированной операционной военного госпиталя, опекаемого ГУР МО. Деньги канадский богатей заплатил сверх таксы и попросил именно детский «nep» – почку.

Свое пожелание он объяснил консультациями у эскулапов, которые не рекомендовали брать для трансплантации детям младшего возраста взрослую почку. Ее ребенку хватило бы лет на восемь, а потом в любом случае возникала вторичная почечная недостаточность и потребовалась бы новая пересадка.

Эти рекомендации опирались на данные клинических испытаний, и они были известны Конгломерату. Когда подходящий по медкарте взрослый орган попадал в организм ребенка, весящего меньше двадцати килограммов, то в течение года уменьшался в размере в два раза. Еще через два года – в четыре.

– Мистер Холл, мы все в курсе, что детский организм не нуждается в большой почке взрослого донора… – почти дикторским голосом, скорее констатирующим, нежели навязывающим определенную точку зрения, говорила представительница Конгломерата в швейцарском офисе Барбара Гринфилд.

Этот разговор состоялся еще до отправки малолетнего реципиента в сопровождении отца в открывшую шлюзы черной трансплантологии Украину.

– Прижиться-то она приживется, – расписывала последствия госпожа Гринфилд, – но потом неминуемо наступят нефросклероз и увядание органа. Когда ребенок начнет расти и развиваться, пересаженной почки уже не хватит. Вот почему мы тоже рекомендуем пересадить вашему веснушчатому сорванцу Билли детскую почку. Она будет расти и развиваться вместе с ребенком. Надеюсь, вы довольны нашими возможностями?

– Да, конечно, миссис Гринфилд, мне дал вашу визитку весьма уважаемый человек, который воспользовался вашими услугами для своего ребенка. Он описывает вашу организацию исключительно в превосходных тонах, – хлопал мокрыми от слез глазами сломленный годами болезни родного чада отец.

В глубине души Джеймс Холл понимал, что эта холодная леди, напоминающая породистую борзую, сухая и стройная как бамбуковая палка, возится с ним не из сострадания, а лишь благодаря его платежеспособности. Но все же, как досточтимый прихожанин одной из протестантских деноминаций, он попытался оправдаться в глазах Божьих за связь с циничными и алчными людьми, коих уговорил себя рассматривать исключительно как инструмент, посланный Небесами во спасение невинного Билли.

Неисповедимы пути Господни, и промысел Его необъясним и не привязан к грешной суете. С одной стороны, мистер Холл понимал, что «разбирать детей на органы» плохо, но с другой – сей выход оставался единственным решением затянувшихся страданий.

– Я бы никогда… – вдруг произнес он елейным голосом.

– Что никогда? – прервала его мысли строгая офисная «вумен», больше похожая на «мэна».

– Я могу усыновить ребенка-донора! – уже тверже сообщил мистер Холл. – После операции я мог бы его усыновить. Мог бы профинансировать его образование, участвовать в его судьбе…

– Чтобы что? – растянула в одну сторону тонкую ниточку губ миссис Гринфилд. – Чтобы в будущем получить взрослого и образованного, юридически подкованного мстителя, который никогда не простит названому братику, что тот благополучно использует его почку? Или, на ваш взгляд, мистер Холл, он полюбит отчима, который без спроса отнял у него жизненно важный орган и де-факто сократил его жизнь?

Джеймс Холл опустил глаза и выпалил в пол:

– Я пытался. Процедура весьма сложная и требует времени. На констатацию смерти мозга и на изъятие детских органов требуется согласие родителей. И вы же знаете, после смерти мозга почка живет считаные часы. А живого донора-ребенка не найти даже за миллионы.

– Не казните себя за то, что спасаете своего сына. Это долг отца. И отбросьте чувство вины. Лучше собирайте чемодан. Мы вылетаем суперджетом в Варшаву. Далее Львов и линия фронта. Я уже отправила по нашему контракту туда лучшего хирурга. Она работала в Косово и Метохии. И всегда со стабильным положительным исходом. Она извлекает органы в течение пяти минут, причем делать она это может в самых неприхотливых условиях. Вам же обеспечат комфорт и безопасность компетентные люди в погонах, наделенные властью и полномочиями.

Этот монолог исключал возражения. Доводы «Конгломерата» были железными и с ними не приходилось спорить. Каждый получал то, что хотел. Заказчик заплатил два миллиона долларов в том числе за то, чтобы не задавать лишних вопросов. Судьба ребенка-донора не должна была его интересовать. Эта опция даже не прописывалась в договоре… И участь украинского ребенка оставалась за скобками инфернальной сделки.

В доме Гулько в окрестностях Бахмута не осталось никого, кроме пожилой пары и Бормана. Тот расхаживал взад-вперед, краем уха выслушивая причитания деда и бабки «экспроприированного» малыша. Он уже давно заметил черно-белую фотографию в рамке, стоящую прямо под образцами в углу небогатого жилища. Он не мог ошибиться.

Это были отец и мать строптивой Элеоноры, которая до сих пор водила его за нос, переспав с ним лишь однажды, но словно сделав одолжение, как с каким-то прокаженным, не глядя в глаза. Ни о каких поцелуях с этой стервой не могло быть и речи! Она мнила из себя богиню и снисходила до него, как до самого крайнего в очереди ухажеров: с пренебрежением и презрением. При этом строя глазки всем кому не лень, включая самого Картера, с которым она оказалось в одном эвакуационном транспорте, она не просила, а требовала помощи. Не давая взамен ни тепла, ни ласки!

И вот настал тот сладострастный для ничтожного злодея момент, когда пришелся случай выместить всю свою злость на непричастных к унижению людях. Безусловно, они были связаны с обидчицей родственными узами, но разве это определяет их в категорию обреченных?

Ступак посчитал удачей это случайное знакомство, про себя все решил, поэтому представился – это было безопасно.

– А ведь я вас знаю, ваша фамилия Гулько, не так ли?

Дед и бабка Славика удивились. И испугались. Особенно женщина, но она тут же взяла себя в руки, чтобы с мужем вследствие продолжающегося нервного потрясения не случилась кома.

– Вот видишь, Борь, он знает нас. Все будет хорошо. Со Славиком ничего плохого не произойдет. Так ведь? Все будет хорошо? – рыдала бабушка.

– Я знаком с вашей дочерью Элеонорой. Это ведь ее сын? Не так ли. Я обещал его ей доставить.

– Эля. Вы знаете нашу Элю? Вы отвезете ей Славика? – захлебывалась в слезах мать Элеоноры, сжимая трясущуюся руку мужа.

– Не могу теперь за это поручиться, – хладнокровно процедил сквозь зубы Ступак. – И, скорее всего, не смогу сказать ей, что повидался с ее папашей и мамашей в разоренном и превращенном в руины Бахмуте, куда она по недогляду и эгоизму спихнула своего отпрыска, виня при том кого угодно, кроме себя. Да и вы не скажете, не так ли? Вы ведь не скажете, что меня видели?

– Не скажем, –