Учитель. Назад в СССР - Дмитрий Буров

аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.

— Ох, ты ж, силён! — совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. — Спасибо, милок. — Так, ты, стало быть, наш новый…

Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.

— Слабак, — чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.

— Да вы чего стоите? — рявкнула Степанида. — А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! — запричитала бабулька.

— Ой! — пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.

Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.

— Спасибо! — Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. — Фух… Стучит!

— Стучит? — грозно переспросила Степанида.

— Стучит! — уверенней произнесла Зинаида. — Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…

Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.

— Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, — высказал всеобщее мнение Митрич. — Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.

— Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, — не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.

— Ишь ты… помоложе, — добродушно буркнул дядь Вася. — Посмотрю я, как ты с топором управишься, потом и поговорим. Раз, два, взяли, — скомандовал Митрич.

Мы подхватили обмякшее тело председателя и под руководящие реплики женщин перенесли и уложили Ивана Лукича в гроб.

— Фух, ну и здоровый же лось, — прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. — Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?

— А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.

Старушка недолго думая сложила председателю на груди руки крест-накрест, под них засунула цветы. Я потряс головой, пытаясь примирит себя с этим театром абсурда. Может, я всё-таки в реанимации, и вот это все — галлюцинации?

Я посмотрел на Степаниду, которая поправляла подвядшие листики, на Зиночку, которая колдовала над телом Ивана Лукича, щупала пульс, прикладывала своё ухо к сердцу. На Митрича, который с невозмутимым видом курил самокрутку. И… ущипнул себя за запястье.

— Чёрт! — вырвалось у меня, я поморщился.

— Что такое? — всполошилась Зиночка. — Вам плохо, Егор Александрович?

— Мне хорошо, — торопливо заверил я. — Как Иван Лукич?

— Пульс в норме, просто обморок, — ответила фельдшерица.

— И долго он так… лежать будет? — уточнил у девушки.

— Ну-у… — уклончиво протянула Зинаида. — По-разному бывает. Нашатырь надо, — решительно произнесла Зина. — Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

— Может, по морде его того-самого? — выдвинула предложение Степанида.

— Ты чего, Стёпка, — Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. — Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! — для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. — Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? — обратился к Зине.

— Да что тут говорить! — всплеснула руками Зинаида. — Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

— Скорую вызывать резону нет, — скривился Митрич.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Да пока доедет, председатель окочурится, — доверительно пояснил мужичок.

— Дурак, ну, как есть дурак, — покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. — А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, — обратилась ко мне. — Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

— И зачем тебе вода? — проворчал Митрич. — Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

— Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

— Степанида Фёдоровна! — ахнула фельдшерица.

— Ай, молодца! — задорно выкрикнул Митрич. — Ну, Степанида, ну огонь-баба!

— Тьфу на тебя, конь плешивый, — вернула комплимент бабулька.

— Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… — забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

— Это он кого пампушечкой обозвал? — оживлённо воскликнула Степанида. — Люську свою, что ли?

— Так она ж вобла воблой, — поддержала Зиночка.

— Корма у неё что надо, да и спереди порядок, — хохотнул Митрич.

— Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

— Что со мной, Люсенька? — простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. — Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

— Какая я тебе Люсенька? — передразнила Степанида. — Глаза разуй-то! Да и не дома ты!

— Степанида Фёдоровна? — слабо удивился Иван Лукич. — Вы как здесь? А я где? — заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

— За что? — проблеял Звениконь.

— Хватит ныть! — рявкнула Степанида. — Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела