Русский бунт. Интервенция - Алексей Викторович Вязовский

Через два дня сорокатысячное войско двинулось в Умань, чтобы далее проследовать в Тульчин и сделать богатейшего магната Станислава Щастного Потоцкого глубоко несчастливым. Словно стремительно расходящийся в стороны степной пожар, понесся огненный вал народного гнева параллельно с маршрутом движения овчинниковских полков.

* * *

Весной 1774 года, когда война с турком была еще в разгаре, напал хан Девлет-Герей, претендент на крымский престол, с большим войском на небольшой отряд донцов у реки Калалах в ставропольских степях. На каждого казака приходилось полтора десятка врагов — татар, черкесов, некрасовцев и даже арабов.

— Донцы! Положим головы в честном бою за край наших отцов, за православную веру, за наших братий, за матушку-царицу — за всё, что есть на свете святого и драгоценного для русского чувства! — закричал молоденький полковник и повел своих людей в безнадежный бой.

Несколько часов шла битва, а русские еще держались. Когда число убитым приблизилось к седьмому десятку и была отбита восьмая по счету атака, неожиданно подоспела помощь — крохотный отряд из трехсот человек. Но казаки воспряли духом и яростно атаковали. Крымцы дрогнули, отступили, и тут им в тыл ударила картечь. Это примчали гусары подполковника Бухвостова. Было татар видимо-невидимо, а стало много-много мертвых.

За сей выдающийся подвиг жалована была казачьему полковнику, всего полных двадцати годков, большая золотая медаль в полтора вершка. Звали этого героя, у которого еле-еле пробились усики, Матвей Платов. Многие черкесские князья желали теперь стать его кунаками — за Кубанью царил культ рыцарства, и столь доблестный уорк, как Матвей, не мог не превратиться в кумира (1). Даже несмотря на то, что сражался на стороне врага.

— Что тебе говорят твои дружки-черкесы? — спросил Суворов у молодого полковника в синем чекмене, напряженно вглядываясь в противоположный берег мелевшей большой реки.

За рекой, в урочище Керменчик, в 12 верстах от места впадения Лабы в Кубань, скрывались остатки объединенной ногайской орды. После предательского нападения людей Шехин-Герея на пьяных мурз и старейшин ногаи пытались отомстить. Дважды штурмовали Ейск, но не преуспели, устрашенные картечным огнем. Суворову удалось навязать им решающее сражение на реке Ея. Его астраханцы и регулярная кавалерия наголову разбила степняков. Уцелевшие бежали за Кубань, в земли черкесов, в надежде, что сюда не дотянется карающая рука Сувор-бейлербея. Но у того был приказ от государя: или присяга царю и переселение в оренбургские степи, или никакой пощады вечным терзателям русских южных пределов. Ногаи сами выбрали свою участь.

— Князья адыгов вмешиваться не станут, — уверенно ответил Платов.

— Это хорошо! — кивнул генерал-поручик. — Атакуем, когда в ногайском стане начнется утренний намаз.

Стоявший рядом Николай Смирнов, бригадный комиссар в ранге генерал-майора, делал карандашом зарисовки неведомого края с постепенно возвышающейся грядой Кавказского хребта. Ее вот-вот должны окутать снега, закрыв перевалы, ведущие к Черному морю. Древние непроходимые леса покрывали все предгорье — лишь обширные плоскости непосредственно за Кубанью позволяли пасти стада откачавывшим сюда на лето степнякам. В лесной чаще им делать было нечего, это была земля племен натухайцев, темиргоевцев и шапсугов — отважных воинов, живших одним разбоем и работорговлей.

— Красотища! — не мог не восхититься комиссар. — Александр Васильевич! Спросить хотел. Вы в приказе по деташементу написали: «Войскам отдыха нет до решительного поражения, истребления или плена неприятеля. Если он не близко, то искать везде, пули беречь, работать холодным оружием». Не слишком ли жестоко?

Суворов передернул плечами и тряхнул всклокоченной гривой.

— Вот вы, Николай Трофимович, образованный человек, столько всего знаете, а важное упустили. Как-то раз, лет сто назад, один европейский путешественник присутствовал при возвращении татар и ногаев из набега. И знаете, что он воскликнул? — Смирнов покачал головой. — «Да остались ли еще люди в том краю, куда ходил за полоном крымский хан⁈» Веками нас терзали эти ненавистные людоловы. Сколько на их руках крови, изломанных судеб, разлученных семей!

Бригадный комиссар давно уже не был мальчиком-идеалистом Коленькой, мечтавшим о красотах Италии. Повидал немало и сердце свое если не ожесточил, то точно закалил.

— Я вас понял, генерал-поручик! Именно так я и прикажу своим подчиненным комиссарам настраивать солдат на бой.

На рассвете, когда над рекой еще клубился наползавший от кубанских топей туман, войска начали переправу. Продрогшие и мокрые солдаты быстро обувались, строились в колонны, чертыхаясь, если у кого подмокла патронная сумка. Вдали послышались крики муэдзинов, созывавших правоверных на молитву. Им вторили свистки капралов. Эту новацию Петра Федоровича Суворов оценил на пять с плюсом и уже внедрил в своих батальонах. Лишь одна царская идея ему не нравилась — приказ офицерам держаться позади строя. Генерал-поручик считал, что только личным примером можно заставить людей идти на смертный бой.

Фыркали лошади, вынося на левый берег Кубани, своих седоков и вытягивая пушки. Кавалерия занимала отведенные ей в строю места. Верстах в десяти вверх по течению переправлялись иррегуляры — башкиры и калмыки. Они должны были выйти к Лабе напротив Керменчика и не допустить бегства орды.

Суворов перекрестился.

— С богом!

Войско двинулось в поход скорым шагом. Оно торопилось раз и навсегда разобраться с ногаями — не только отомстить, но и навсегда уничтожить древнего врага.

Когда урусы набросились на ногайский стан, степняки поняли, что пришла их последняя битва. Оставив в юртах вместе с рабами женщин, детей и стариков, уже не способных держать оружие, мужчины и юноши бросились в бой с отчаянием обреченных. Все понимали, что бежать некуда, что в зимних кавказских лесах ждет только смерть или рабские цепи у черкесов.

Бой длился до темна, и лишь ближе к полуночи ногаи стали отступать, открыв урусам дорогу к становищам. Среди юрт и овечьих кошар, при лунном свете продолжались разрозненные схватки. Солдаты Суворова не щадили никого, особенно когда обнаружили часть полона, уведенного с летним набегом. Женский плач, детские крики, стоны раненых, горящие кибитки, дикие вопли испуганных верблюдов, блеяние мечущихся овец, звон стали, свистки капралов, сигналы горнистов, ржание лошадей, отрывистые команды, свист картечи — все смешалось в дикой какофонии этого апофеоза войны (2).

Бои и преследование, добивание или пленение выживших продолжалось еще два дня. На третий в разоренную истерзанную стоянку поверженных ногаев начали съезжаться черкесы. Они выменивали рабов на коней, хорошие клинки, орехи, свежие фрукты и бочонки с медом. Принцип мусульманского братства с ними не работал, адыгские племена в большинстве своем исповедовали язычество, поклоняясь дубам, хотя среди них и встречались хаджи, обмотавшие