Гардемарин Ее Величества. Адаптация - Валерий Пылаев

— На х… зачем? — Медведь искренне недоумевал. — Соревы на носу, какой лазарет? Мы без любого из вас пажам сливаем.

Я задумался. Только сейчас, хотя, конечно же, стоило намного раньше. Между вторым и третьим раундом… А лучше сразу после разговора с Мещерским. Старик и правда хотел меня предупредить, но я только сейчас, наконец, понял — о чем.

Ларчик открывался проще некуда.

— У Каратева долги, — тихо проговорил я и, оглядевшись по сторонам, уточнил: — Тысяч на десять. Отыграть такие не отыграешь, но есть один вариант…

Медведь, прищурившись, посмотрел на меня.

— Ты хочешь сказать… Ставки⁈ Капитан против нас, что ли⁈ Он совсем с дуба рухнул?

— Ну, рухнул, не рухнул, а план надежный, как швейцарские часы. — Я пожал плечами. — Ставить-то ему все равно на кого, только с пажами и павлонами ничего не сделаешь, а мы — вот, прямо тут. Гурам с Борей вылетели, и теперь еще одного слить — и привет, кубок, считай, у красноперых.

— Вот… вот сука!

Медведь почему-то поверил сразу. То ли уже сам давно подозревал, что Каратаев не просто так истязает всю сборную вторую неделю подряд, то ли моя догадка сама по себе оказалась убедительнее некуда.

— Я ему голову оторву.

Громадная фигура поднялась с лавки и широким шагом направилась к выходу из спортзала. И мне даже пришлось чуть пробежаться, чтобы догнать разбушевавшегося хищника.

— Тихо, тихо, ваше сиятельство, — пропыхтел я, буквально повиснув на могучем плече. — Давайте хотя бы попробуем обойтись без глупостей.

— Без глупостей⁈ — Медведь остановился, но решимости, похоже, не утратил ни на грамм. — Да он вас с Тимуром чуть до больницы не довел!

— Ну и что? На дуэль его вызовешь? — Я потратил остатки сил, но все-таки смог усадить огромного товарища обратно на лавку. — Уймись, кому говорят! Хозяин тайги, блин…

— Дуэль? Много чести этой скотине. — Медведь сжал огромные кулачищи. — По морде надаю, и дело с концом.

— И вылетишь из Корпуса. И мы с тобой заодно — за то, что не донесли, — вздохнул я. — Нет, брат. Тут изящнее надо. Работать, так сказать, с умом.

— И что ж ты умом придумаешь?

— Ну… пока не придумал, — честно признался я. — Так что буду импровизировать.

Мысли, как избавиться от физрука раз и навсегда, уже роились в голове, но я пока не мог ухватить нужную… Впрочем, какая разница? Любая будет уж точно получше, чем бессмысленный и беспощадный мордобой.

— Ладно, как скажешь. Попробуем, — Медведь махнул рукой, остывая. — А не получится — так мы с парнями ему «темную» устроим. И ничего нам за это не будет.

— Не суетитесь, ваше сиятельство, — усмехнулся я. — Темную всегда успеем. И я даже с удовольствием поучаствую. Но пока… В общем, есть тут у меня одна мыслишка.

— Ну, давай. Дерзай, матрос, — Медведь хлопнул меня по плечу здоровенной лапищей. — На связи. Пиши, если что.

Глава 5

— Ваше высокоблагородие… позволите?

Дверь кабинета была полуоткрыта, но я все же постучал. Каратаева мои почти безупречные манеры, впрочем, не впечатлили. Он то ли все еще пребывал в отвратительном расположении духа, то ли действительно занимался чем-то важным. К примеру — пытался сообразить, где можно раздобыть десять тысяч имперских рублей, имея оклад чуть выше одной.

В год.

— Не позволю, — сердито буркнул Каратаев, откладывая телефон. — Вечерняя поверка через двадцать минут, курсант. Ступайте в расположение — наверняка ваше дело может подождать и до завтра.

— О нет. К сожалению, не может. — Я толкнул дверь и вошел. — И, кстати, дело вовсе не мое, а ваше.

— Что вы себе позволяете, курсант? — Каратаев отодвинул кресло от стола и начал подниматься. — Немедленно…

— Сядьте! — рявкнул я.

Как ни странно, сработало. Мои права и полномочия больше не подтверждались фельдмаршальскими жезлами на погонах — вместо них там красовалась одна-единственная лычка матроса первой статьи, однако командный голос я не утратил даже в новом теле. А сам Каратаев оказался из тех, кому удается вбить подчинение старшим чинам куда-то в спинной мозг, на уровень голых рефлексов. Такие всегда сначала выполняют приказ — и только потом начинают думать.

А значит, надо брать тепленьким… пока не начал.

— Это вопиющее нарушение дисциплины, — пробормотал он.

— Если это вопиющее нарушение, — Я шагнул вперед и оперся ладонями на стол, нависая над опешившим Каратаевым, — то что вы скажете о саботаже сборной Корпуса? Пытаться искалечить курсанта за неделю до соревнований… Господь милосердный, я и представить себе не могу хоть что-то более омерзительное!

Я зашел сразу с козырей — и попал. Точно в цель, в самое яблочко. Физрук дернулся, как от удара, и тут же принялся рыскать глазами по сторонам, будто выбирая маршрут для побега. Разумеется, он не спешил каяться, однако мне один только взгляд сообщил достаточно.

— К-какой саботаж? Что вы хотите сказать, господин курсант? — Каратаев попытался сделать удивленный вид, но, кажется, сам не слишком-то верил в свои актерские таланты. — Я представления не имею, о чем вы говорите! Никакого!

— Полагаю, что имеете, — усмехнулся я. — Лицедей из вас даже хуже, чем игрок в преферанс… Или чем вы развлекались, чтобы набрать долгов на несколько тысяч?

В приличном обществе упоминать о подобном считалось верхом бестактности, а иной раз даже становилось поводом для вызова на дуэль. Я лично знал около полудюжины сиятельных князей, которые проигрывались в пух и прах, однако продолжали считаться уважаемыми, достойными и даже состоятельными людьми. Кто-то изворачивался, закрывая финансовые трудности продажей родового достояния, кто-то тайком подворовывал из казны, кто-то даже находил мужество признать себя банкротом и стрелялся, однако лицо так или иначе сохраняли все. Высшее сословие умело хранить свои тайны, а отдать карточный долг считалось вопросом чести.

Но Каратаев к приличному обществу не относился — с того самого момента, как решил предать Корпус, чтобы хоть как-то увеличить шансы выиграть там, где раньше только терял свои жалкие копейки.

— Сколько вы поставили? И на кого?.. Неужели на павлонов? Или на Михайловское училище?.. — Я уселся прямо на стол и сделал вид, будто вспоминаю что-то. — О нет, конечно же. Пажеский корпус!

Каратаев снова дернулся.