Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик

заявления о том, что пытаться подражать «королеве» было невозможно или нелепо по причинам, связанным со свойствами ее личности: «Стрижка у обеих – модная тогда „Аврора“ (длинные волосы, стриженные лесенкой). Все подражали этому! Почему-то красиво смотрелось только у этих двоих»; «Шляпы – нам всем казалось, что слишком взросло и экстравагантно, их еще надо уметь носить. Нужна походка особая, чтоб не казаться приземленным грибом»; «Те, кто мог себе это позволить, старались ей подражать и в одежде и в поведении. Но даже те, у кого был доступ и физические данные, не вели себя так раскрепощенно»; «Другие не делали, потому что не по статусу – было бы комично»; «Причем были еще девочки с такими же финансовыми возможностями (спецшкола), но почему-то так ярко никто, кроме них, не одевался». Повторяются сообщения о том, что даже подруги девочки-лидера могли пытаться носить похожие вещи, но получалось у них неубедительно: «Над ее подружками, когда они приходили с кружевом на голове, только смеялись – им это было не по статусу». Однако в некоторых аспектах разговор о подражании «королеве» причудливо пересекается с позднесоветской спецификой. В ряде случаев, например когда одежда девочки-лидера отличалась благодаря социальному статусу и возможностям семьи, о подражании как таковом для большинства ее одноклассниц речь не шла – или им пришлось бы прилагать усилия, граничащие с комичным: так, упомянув, что «королева» носила в школу моднейшие тогда легинсы, респондентка замечает: «Ну, ближайшие подруги уж старались как могли. Например, отрезали у советских колготок ступни, да?» Но в других случаях, когда девочка-лидер и сама добивалась «инакости» в своем костюме благодаря собственным усилиям (о них см. выше), тот, кто хотел ей подражать, должен был приготовиться к аналогичной нелегкой работе: «Я за полгода научилась вязать крючком, чтобы делать себе такие воротнички, и пропорола себе машинкой палец, но воротник на форме кое-как переделала, как у нее». Иными словами – в позднесоветском мире подражание лидеру в костюме означало приобретение тех же навыков, которыми обладает сама «королева» (или ее близкие), то есть обретение с ней куда большего сходства, чем просто сходство в одежде. В других случаях подражание «королеве» в костюме означало приобретение таких же, как у нее, социальных навыков – в частности, умения балансировать между внешним давлением и собственными желаниями: «В школу девчонки вслед за мной стали надевать брюки под платье и аргументировали тем, что на улице холодно, а брюки не хуже трикотажных рейтуз»; «В десятом, когда мы смогли преодолеть прессинг мам, считающих это вульгарным и невозможным, [ее манере сильно укорачивать форму] последовали буквально все»; «Потом она купила в магазине „Рабочая одежда“ на Сретенке комбинезон сантехника, распорола его штанины внизу, перешила на бананы. И это внезапно стало моднейшими штанами-комбинезоном стиля хаки. Мальчишки смеялись и дразнили нас отрядом сантехников, а мы носили это все! Нам нравилось выглядеть как в униформе». В-третьих, редких, ситуациях подражание лидеру требовало от позднесоветских девочек-подростков почти немыслимого – отказа от одного из главных статусных символов тогдашнего времени, импортных вещей: «Она была из очень бедной семьи в нашей мажорной школе, и вот она придумала завязывать тюрбан из павловопосадского платка, на которые мы смотреть не хотели. И девочки в нашем классе стали вместо своих „петушков“, которые родители выцарапывали у каких-то командировочных, наматывать на голову зимой дешевые посадские платки». Иными словами, можно предположить, что в силу специфики позднесоветского быта желание и потребность следовать за девочкой-лидером хотя бы в костюме требовали куда большего сближения с образом такой девочки, чем может представить себе современный подросток.

Послесловие

Исследователя, решившего заняться темой позднесоветской подростковой культуры, ждет в первую очередь работа с устной историей и частными нарративами. Если учитывать, что даже современная подростковая культура остается в России малоизучаемой областью (Сергей Борисов замечает, что «неинституциализированные локусы детско-подростковой коммуникации остаются „слепым пятном“ на глазном яблоке социогуманитарных наук»[18]), то можно представить себе, насколько сложной оказывается задача обращения к той же теме в пространстве позднего СССР. Между тем сам факт отсутствия большого числа таких исследований поразителен, если учесть, что речь идет о формативном периоде системообразующего поколения нынешней России. Есть впечатление, что понимание подростковых социальных механизмов и их временной специфики могло бы дать нам немало информации о том, что сегодня происходит в сознании этого поколения, – и в том числе о механизмах выдвижения и поддержки общественных лидеров нынешнего дня.

Мальчик в кофточке с пуговицами: вестиментарные ожидания и реальность в пространстве позднесоветской эмиграции 1988–1991 годов

«Теория моды: одежда, тело, культура». 2024. № 72

«Муж приехал [в Израиль] в 1980‑х. Ему было шесть лет. Пошел в школу. Родители его приехали с четырьмя детьми и уж точно были намерены носить все вещи, которые привезли с собой. Так вот, через сорок лет на пороге своей школы муж встретил женщину, которая была его одноклассницей в первом классе. Он ее не узнал, а она его узнала. И на его удивление сказала: «Конечно! Ты был единственный на всю школу ребенок в кофточке с пуговицами!!!» Она запомнила это на сорок лет. Все были в футболках, а советский ребенок в рубашке!»[1]

Anna Chirva

«…и сейчас, 34 года спустя, я предпочитаю одеваться во многом так, как в 1988 году в СССР. В Израиле я всегда останусь «русским», как бы ни одевался. Когда я приезжаю в Россию, я выгляжу гостем из прошлого, и мне это даже нравится».

Evgeny Ozerov

I. «Ты фея?»: вестиментарный язык воображаемого «Запада» глазами будущего советского эмигранта – от «языка Вавилонской башни» до «креольского языка»

Среди вещей, привезенных моей семьей в Израиль в 1989 году, было сшитое для меня маминой портнихой белое летнее платье – длинное, с ярусной юбкой и короткими рукавами буф. Невозможно передать, насколько это платье соответствовало моим мечтам о собственном гардеробе – и в то же время не соответствовало повседневной манере одеваться моих четырнадцатилетних израильских сверстниц, носивших в школу джинсы или шорты с футболками-оверсайз и кроссовками. Прекрасно это понимая, я надевала свое белое платье, крупные красные клипсы, красные же бусы и красные туфли-лодочки. «Но здесь так не ходят», – обеспокоенно говорила моя мама, и я упрямо спрашивала: «Но это же красиво?» Мама нехотя соглашалась, что это «красиво», и я пешком отправлялась в школу, расположенную минутах в пятнадцати ходьбы от моего дома. Когда в один из таких дней я проходила мимо детской площадки, мальчик лет