Овечки в тепле - Анке Штеллинг

и не знаешь правил игры. Помнишь моего Вернера? Он был из семьи священника, где я неизбежно была бы чужой. Сколько бы усилий я ни прилагала, чтобы подобающе себя вести, – у нас дома перед едой тоже молились. Однако у Вернера молились и перед едой, и после еды, и там были салфетки, которые полагалось стелить на колени, и там была девушка-прислуга, которая подавала на стол. Она подходит всегда под правую руку, и откуда мне было это знать? Я не имела шансов, но у тебя, может быть, есть шанс, ты уже следующее поколение, то есть отец Ульфа – это как бы Вернер, у него, может, тоже была когда-то такая подруга, как я. До того, как он женился на матери Ульфа. Разве он не адвокат, не член социал-демократической партии Германии? Наверняка он немного стыдится своих привилегий, мать, по крайней мере, при встречах несоразмерно любезна со мной. То, что они стыдятся, даёт тебе шанс, но вместе с тем и очень опасно, потому что легко обращается в свою противоположность: если они подумают, что ты их в чём-то упрекаешь. Так что будь осторожна. Всё, что тебе незнакомо, ты должна воспринимать как естественное. Наблюдай, как ведут себя Ульф и его сестра; правда, ты уже не ребёнок, так что не будь нескромной, не вылезай на первый план. Ульф и его сестра могут что-то подвергать сомнению, но ты этого вообще не должна замечать. Или, может, даже выступить в защиту того, на что они нападают? Тоже вариант. Однако надёжнее всего: пропустить это мимо ушей. Лучше всего помалкивай. Но и не молчи всё время! Немножко ты должна говорить, задай пару вопросов, но потом главным образом слушай. И улыбайся. Не глупо, а с искренней заинтересованностью! К незнакомой бабушке никогда не поворачивайся спиной. Ты должна знать: она ещё на тридцать лет старше, то есть она в возрасте отца Вернера. И наверняка она не член СДПГ. Но всё равно, это не она тебя пригласила. Ты пришла через Ульфа, как бы по его рекомендации. Он тебя выбрал, может, только для того, чтобы позлить своих родителей – это, кстати, было частью мотивации Вернера, так я теперь думаю, хотя он, может, и сам этого не сознавал, не важно, в любом случае постарайся разобраться, кто чего хочет. Какова их позиция по отношению к тебе. Может, они втайне надеются на что-то получше? Выясни, нравишься ли ты им. При случае положись на инстинкт защитника у отца Ульфа и не вздумай с ним флиртовать. Но мать Ульфа, если что, ты должна победить. А чья мать их бабушка? Её или его?

Плохо, если ты этого не знаешь. Не поворачивайся к ней спиной! Попробуй разузнать, какие у членов семьи отношения между собой и в чём ты можешь быть посредником или даже послужить козлом отпущения, перевести на себя агрессию, которая не относилась к тебе. Не бойся этого, потом ты всё вернёшь. Выясни, кто из них тебе рад и почему, и того обязательно возьми в свой проект. В любом случае ты лишь объект, то есть: ты там ничего не решаешь и ничего не можешь. Кроме одного: быстро устраниться в случае чего. Пока они тебя не вышвырнули, отступай первая, о’кей?»

Я мою тарелку после равиолей. Баночку из-под них засовываю поглубже в мусорный пакет. Жажду сигареты для пищеварения; мне жаль, Беа, я не могу бросить курить и не могу послужить тебе примером. Курение – явный знак того, что человек пока не верит в свою смертность;

думает, что будет жить вечно, каждый день восстанавливаясь. Я должна в это верить и не могу перестать, у меня же нет страховки на старость, понимаешь? Я обязана оставаться вечно юной, и не говори мне, что курение ведёт к противоположному действию, я сама знаю, но здесь дело в вере, скажи-ка, ты меня вообще слушаешь? Я должна верить, что могу жить вечно.

Мне нельзя преждевременно упускать из рук мои козыри:

Что я молода – и поэтому не нуждаюсь в обеспечении в старости.

Что я могу готовить, печь, работать руками, клеить обои, мыть, стричь волосы и брать на себя любые неприятные задания – то есть всегда служить другим.

Что сама я при этом почти ни в чём не нуждаюсь, могу прокормиться равиолями из баночки и дешёвым хлебом для тостов – то есть выживу легко.

Что я не так избалована и изнежена, как другие в нашей компании, Каролина и Ульф и их псевдодемократический строительный кооператив; но боюсь, что это не так, Беа, я боюсь, что ужасно боюсь себя и не знаю ничего хуже, чем понимание, что я окончательно прошляпила возможность дорасти до них и что впредь мне придётся довольствоваться такими же, как я, на обочине, на окраине, в Марцане.

К этим я тоже не принадлежу.

Это самое отвратительное в неудавшейся попытке выбиться в люди: что назад дороги нет.

Марианна и Раймунд передали мне по наследству отторжение от простонародья, но не передали денег, чтобы держаться вдали от него; они всё поставили на карту восхождения, а карта больше не бьёт – и устраивайся теперь как хочешь.

Лучше бы они отдали меня учиться не игре на флейте, а каратэ или танцу на шесте. Блокфлейта, боже мой! Она не входит в состав ни одного оркестра, она не нужна ни одной музыкальной группе. Только затыкает тебе рот.

Вместо намерения, обречённого на поражение – с флейтой во рту подняться до безбедной, укутанной в шелка певицы-сопрано, – лучше мне было сказать ещё в детском саду: а не пошли бы вы к чёрту. Тогда бы я могла сейчас спокойно выступать на правоэкстремистском поле и показать им всем там наверху как следует.

Остальное время ходила бы на биржу труда – что, впрочем, я сейчас и делаю, в целях пополнения запасов и для получения пакета социальной помощи детям из малообеспеченных семей, – а если и ещё что-то останется, то в солярий или на маникюр. Ногти не менее важны, чем мебель, когда речь идёт о придании видимости; я, например, всегда могла бы заказывать себе «французский» маникюр, всё остальное считала бы дешёвым.

Однако после того, как я десятилетиями упражнялась в сокрытии своих нехваток, теперь я должна попытаться держать в тайне мои привилегии. Слово «привилегии» больше не употреблять. Вместо «употреблять» говорить «использовать». Вообще больше ничего не говорить. Сделаться невидимой.

Чтобы они мне там, на окраине, в Марцане, ничего не сделали.