Овечки в тепле - Анке Штеллинг

умные заключения, отнюдь не про классовые вопросы и не про то, можно ли вообще ожидать солидарности в одной из таких систем, а скорее про любовь и про меня саму как этакую Золушку, чьи гордость и храбрость в конце концов устыдят и даже смягчат принца. Я не вспомнила про туфельку в истории Золушки, иначе, может, могла бы поразмышлять о том, что оказалось тесновато и маловато для Веры, Фридерике и Эллен и что возвышает над ними меня, которой это оказалось впору. Не девственность, нет, секс у нас всех уже был.

Итак, всё у меня просто шло своим чередом дальше как с Ульфом, так и с компанией; я про всё забыла, никто больше об этом не вспоминал.

И вот теперь настало время всё это снова вытащить на свет божий, ибо «известно же» тут, к сожалению, не работает. В этом и загвоздка: тогда я этого не знала, у меня не было слов для этого. Что и вело к тому, чтобы замалчивать и забывать. Может быть, к тому вело не только это.

Потому что мы ведь тоже все были кузнецы своего счастья.

Я могла бы поехать вместе со всеми и пройти в те выходные первый курс обучения спуску на лыжах. Одолжить на это денег у родителей Ульфа или украсть из портмоне отца Кристиана. На месте арендовать всю экипировку или приобрести подержанную; хорошо, в том году уже нет, потому что лыжные базары в гимнастическом зале школы проходили в начале сезона, но если бы действительно хотела, я могла бы наверстать и сравняться с ними хотя бы теперь, спустя двадцать восемь лет.

Я могла бы, но недостаточно сильно хотела этого.

Точно так же, разумеется, и со всем остальным; мне следовало бы лучше выбирать, большего хотеть, по шажочкам продвигаться вверх. Поначалу довольствоваться малым, а потом в нужный момент нанести решающий удар.

Когда началось дело с проектом дома, Ингмар однажды утром завёл со мной разговор:

– Ты же знаешь, что у меня есть кое-какие деньги. Часть из них отложена на образование Зиласа и Зофи, но часть свободна, и я был бы рад, если бы они послужили цели, для которой деньги, собственно, и предназначены, а именно: открывать шансы и давать пинки.

Он подловил меня перед школой, куда я как раз привела тебя, Беа, – с Кираном в заплечном рюкзаке и с Джеком на саночках. Понятия не имею, откуда там взялся Ингмар; Зилас тогда был ещё в детском саду.

Я пыталась тянуть санки, хотя снег ещё толком не лёг, но у меня не было выхода, потому что иначе мне пришлось бы нести на себе и Джека, помимо Кирана, да ещё и санки. Итак, я тянула санки по асфальту, и был такой звук, как – ну, будто гравий перемалывается между асфальтом и полозьями.

Ингмар остановился около меня в своём вэне, который не издал практически ни звука – гибридный автомобиль, уже тогда, – и на заднем сиденье машины были закреплены детские кресла Зиласа и Зофи. Бархатные детские сиденья. Качественные. Ингмар вышел из машины, снял с меня рюкзак, извлёк из него Кирана и посадил в кресло Зофи. Потом пристегнул Джека в кресле Зиласа, а санки отправил в багажник.

– Тебе не надо на работу? – удивилась я.

– Только в девять, – ответил он и бросил взгляд на мой беременный живот: – На самом деле просто круто, как тебе это удаётся.

Я поблагодарила, потому что тогда ещё думала, что эта фраза – комплимент.

Возле детского сада Ингмар снова вышел, чтобы отстегнуть и выпустить Кирана и Джека, и я хотела тоже выйти и достать санки, но он сказал, что подождёт и отвезёт меня домой вместе с санками.

Когда мы потом подъехали к нашему дому, я ещё раз его поблагодарила, а он улыбнулся и сказал:

– Да всё нормально, – и потом сказал про деньги, которые должны давать пинки, и поначалу до меня даже не дошло, к чему этот разговор, и я лишь представила себе такие комические монетки с ручками и ножками и как они раздают пинки и открывают шансы.

Ингмар продолжал улыбаться и сказал, чтобы я поговорила со Свеном – а он и Фридерике были бы рады.

Это было впервые, чтобы кто-то предложил мне так много денег, я имею в виду: первый взнос, необходимый для получения банковского кредита на строительство. Пятьдесят тысяч евро? Он не назвал мне сумму, но речь шла о том, чтобы мы тоже вошли в группу К-23.

Я передала наш разговор Свену, и он сперва тоже ничего не сказал. Потом:

– Должно быть, у него и правда много денег, у Ингмара-то.

И я:

– Или нас так любит?

А Свен:

– Где начинаются деньги, там дружба кончается.

И я:

– Может, он как раз хочет опровергнуть эту максиму.

Больше нам нечего было сказать. Ничего не пришло в голову, и я понятия не имею, о чём думал Свен в последующие дни, а у меня в мыслях чередовались «супер» и «с ума сойти»; «супер» в значении «ух ты, а ведь это вариант» и «с ума сойти» в значении «бог ты мой, здесь что-то не то».

При очередном разговоре Свен сказал:

– Я даже думаю, что он хороший человек.

А я:

– Скорее верблюд пройдёт сквозь игольное ушко, чем богатый попадёт в Царство Божие.

А Свен:

– Отдай кесарю кесарево.

И я:

– И у девы всегда должно быть достаточно масла в её светильнике.

Но дальше этого мы опять не продвинулись и потому размышляли, что надо бы в любом случае пойти к нотариусу и закрепить сделку договором. Чтобы потом прийти к тому, что есть и другие ценности, помимо евро и центов.

– Я не хочу быть так тесно связанным с Ингмаром и Фридерике, – сказал наконец Свен, а я:

– Ну хорошо, тогда забудем про это.

Получалось, что мы вроде как струсили и промелочились.

Но Ингмар сказал ладно, ничего.

– Я понимаю, – сказал он. – Безумно жаль, но я это понимаю.

Насколько понимает, он не сказал, и что именно было ему безумно жаль, тоже не сказал, а жаль: тогда бы и я, может, тоже наконец поняла. А я вместо этого огорчилась из-за своей трусости и впечатлилась великодушием Ингмара – не только из-за его предложения, но и в том, что касалось нашего отказа.

Он ничуть не обиделся и держался вполне раскованно.

А я держалась скованно, была сама виновата и оказалась в стороне от проекта.

Вера и Франк тоже сожалели