Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

поэтическое олицетворение самой жизни – как жизни.

То, что это не любовь, доказывается уже тем фактом, что героиня наша не пожелала бы физической близости с отвергнутым ею юношей. О роли чуда прикосновения в любви очень хорошо сказано в вышеприведенном отрывке из Олдингтона. Даже в самой чистой, самой возвышенной любви эта физиологическая ее подоснова всегда и неизменно, хотя и незримо и неосознанно присутствует на всех ее стадиях, сообщая любви человеческой ее специфический и захватывающий несказанно тонкий и нежный эротизм. Без сладостной перспективы физического обладания, пусть самой отдаленной, при одной мысли о которой дух захватывает, без подсознательного иногда стремления увидеть когда- нибудь возлюбленную во всей ослепительной красоте ее обнаженного тела, без чуда прикосновения, когда любимая, даже чисто случайно и невзначай коснувшись своими волосами лица любящего, вызывает в нем невольную дрожь, которую скрыть, конечно, невозможно и которая невольно передается и ей, – без полового влечения нет и не может быть любви. А кто в состоянии отрицать, что это половое влечение в высшей степени избирательно и уж во всяком случае от воли человека не зависит. Здесь сказывается то, что зовется зовом плоти, он видоизменяется в соответствии с тончайшими особенностями физиологического строения каждого. Вот почему «чудо прикосновения» Олдингтона я переиначил в «таинство прикосновения», последнее ближе характеризует неподвластность этого чувства нашей воле. И только и единственно взаимная любовь, предполагающая полное слияние, стало быть и физическое, двух любящих сердец, до некоторой степени облагораживает, как я уже имел случай говорить об этом (в главе о стыдливости), самый процесс совокупления.

Очень правдиво о роли «вожделенного начала», если можно так выразиться, о роли физиологического начала вожделения в любви написал не кто иной, как А. С. Пушкин. Если учесть, что в этом стихотворении он говорит о самом себе и от своего лица, то невозможно достаточно надивиться его поистине потрясающей искренности в столь интимной сфере, и его мудрой, истинно философской небоязни показаться смешным в глазах ханжей и лицемеров, когда дело идет о художественном воплощении в слове одного из важнейших оттенков одного из важнейших человеческих чувств. Правда, стихотворение это, написанное в 1830 г., при жизни поэта не печаталось, тем более оно представляется значительным, значит в Пушкине была потребность определить свое отношение и к этой стороне любви, о которой не принято говорить откровенно. Об этой стороне любви он тем более считал себя обязанным говорить, что его поэтическое творчество в значительной мере посвящено выяснению средствами искусства этого великого и нежного чувства. Вместе с тем невозможно сомневаться в том, что стихотворение написано им не для одного себя и не для одной той, к которой он в нем обращается. Он прекрасно, конечно, знал, что всё написанное рукой Пушкина, будет когда-нибудь напечатано, даже ходившие в списках по всей стране его революционные, свободолюбивые, антиправительственные стихи, будут напечатаны несмотря ни на что и вопреки всему. Так что нельзя думать, чтобы он не хотел и публикации стихотворения, о котором идет речь. А раз так, то и мы, без всяких угрызений совести, воспроизводим здесь, в главе о любви, это стихотворение. Тем более, что без черты, в нем отраженной, человеческая любовь, как уже говорилось, немыслима, не предстает перед нами в своей истинности и полноте. Вот это стихотворение:

     Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий!     О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ оживляешься потом всё боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле!(Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1950. Т. 3. С. 166.)

Впрочем, я не могу сказать, что поступил нескромно, приведя это замечательное стихотворение. Оно уже давно положено на музыку для голоса с ф-п. Ц. А. Кюи (СПб., Циммерман, 1911), а в советское время В. С. Кашницким – тоже для голоса с ф-п. – в 1926 г. (См.: Пушкин в музыке: Справочник / Сост. Н. Г. Винокур, Р. А. Каган. М.: Сов. композитор, 1974. С. 94).

Половое влечение, как это явствует из стихотворения, индивидуально в высшей степени, и хотя девушка наша отдает себе ясный отчет в достоинствах нашего юноши, она не чувствует к нему такого влечения и так только, и, конечно, не может себе его приказать, иными словами, не может себе приказать любить его. Из стихотворения явствует также и то, что и в половом влечении, как и в любви вообще, инициатива принадлежит мужчине, а отнюдь не женщине. Женщина и здесь отвечает на любовь, именно благодаря присущей ей от природы стыдливости, хотя от этого ее собственное желание (вожделение), коль скоро она уже отвечает на желание мужчины, не становится менее сильным – она в конце концов делит его пламень поневоле.

У неиспорченных натур такое неодолимое половое влечение не может иметь место без настоящей любви. Вот почему невзирая на живейшее и нежнейшее чувство симпатии, испытываемое ею едва ли не на всю жизнь к отвергнутому юноше, девушка хорошо знает (интуитивно, конечно, знает), что не испытывает к нему более сильного, более интимного чувства.

Женщина, которую любят, из-за которой страдают, которая к тому же не разделяет этой любви, а ее все же продолжают любить, и любить еще сильнее, не может не испытывать гордости также и от сознания своей власти, и это, наряду с оттенком нежной грусти от жалости к любящему, создает у нее особенное умонастроение, доминирующая черта которого – сознание собственной неотразимости, умонастроение, накладывающее отпечаток на все ее поведение, на ее манеру держаться и на все остальные ее манеры, на ее осанку, на каждое ее движение, на каждый ее взгляд, на каждое ее слово, умонастроение, возвышающее ее в глазах окружающих и сообщающее каждому ее жесту значительность. Конечно, все эти черты вообще свойственны женщине, которую любят. Но с особенною рельефностью, именно благодаря тому, что они усиливаются в ней, они выступают в женщине любимой, но не отвечающей взаимностью. В случае любви взаимной они, не теряя в силе, в значительной степени смягчаются, ибо составляют лишь момент в массе более поглощающих переживаний, о которых говорилось выше (вы помните: «Человек любит, и…» и т. д.). Она сознательно, а еще больше бессознательно, стремится быть достойной такого поклонения, не позволяет себе ложь или несправедливость. Ведь она – богиня, притом в отличие от богинь мифологии вполне реальная богиня, богиня в живой плоти, а боги не