Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

что даже совершенно посторонние проникаются невольным уважением к человеку, объятому любовью, как пламенем, одержимому ею, сгорающему от нее на глазах. И потому это подчас неумелое, всегда робкое и запинающееся признание в любви, даже уже давно ожидаемое ею, повергает ее в настоящее смятение, хотя она и могла бы к нему подготовиться. И нельзя не войти в ее положение: она должна вынести приговор, притом приговор окончательный, приговор, как говорится, в последней инстанции любящему ее человеку, влюбленному в нее до последней крайности юноше, почти еще мальчику, – ведь она чувствует себя определенно старше его, хотя и моложе его годами, ведь она не охвачена, подобно ему, страстью, хотя и очень взволнованная, говорит и поступает не в пример более рассудительно, чем несчастный, ожидающий ее приговора.

Признание в любви к ней – настоящее торжество женщины, даже и в том случае, когда она не может ее разделить. Ни одна женщина не в состоянии равнодушно выслушать такое признание, тем более девушка, быть может, выслушивающая его впервые. И если она не может разделить с юношей его чувство, она во всяком случае преисполняется к нему величайшей и самой нежной жалости, на какую только способна, которая в отличие от всякой другой жалости не только не оскорбляет юношу, но и до некоторой степени смягчает испытываемую им от отказа, от короткого, но решительного «нет» боль, ибо хотя и не так, конечно, как ему хотелось бы, эта жалость всё же роднит его с любимой, заступающей для него в этом случае место матери. Даже в случае отказа, говорю я, между ним и возлюбленной устанавливается в высшей степени своеобразная интимная близость, полная прелести и печального очарования, близость, поддерживающая юношу в столь трудный и столь ответственный для него момент. По-настоящему несчастным, в точном значении слова осиротелым и обездоленным, он почувствует себя позже, когда покинет возлюбленную и ощутит в полной мере всю безнадежность разрыва, – ведь она срослась с его сердцем и он не может оторвать ее от себя иначе, как с кровью сердца… И хотя любимая предлагает ему свою дружбу, он не в силах ее принять, он, не задумываясь, отклоняет ее – после того как так долго (а ему всегда будет казаться, что долго, такое множество переживаний стеснилось в его груди за столь короткий промежуток времени), после того как так долго и вопреки всему лелеял надежду на всё.

Тот, кто сам не пережил страданий от отверженной любви, едва ли в состоянии их понять, а кто их не пережил? Сказать, что человек при этом не находит себе места – это значит сказать вполне банальную, но зато необычайно точно выражающую самоё суть этих переживаний фразу. Сказать, что денно и нощно у человека на сердце кошки скребут, значит тоже сказать банальные слова, но зато и тоже достаточно красноречиво выразить состояние такого влюбленного. Мы уже говорили, что только самые простые слова способны выразить всё, так или иначе связанное с этим самым естественным из человеческих чувств. И разве сильнее, чем два приведенных образа, придумаешь, чтобы в должной мере оценить страдания юноши от неразделенной любви, хотя, казалось бы, к этим образам так часто прибегали люди, что они давным-давно должны были бы стереться и никак не застревать в сознании человека.

Но образы эти говорят сами за себя, как сами за себя говорят и неимоверные страдания нашего юноши. Первое. Он страдает от крушения всех своих надежд, которые он связывал с ныне отвергнутою любовью любимой. А как можно жить без надежды? Второе. Любимая, которая казалась идеалом доброты, истинною сестрою милосердия, выказала столько жестокости, причинив своим отказом столь невыносимые страдания человеку, так самозабвенно ее любящему. Третье. Любимая, которая казалась самой справедливостью, олицетворением справедливости, выказала столько вероломства, так как не отвергая вовсе его ухаживаний, которые несомненно были ей приятны, она тем самым дала ему право надеяться. Он забывает при этом, прибавим мы от себя (ведь нельзя требовать от него, чтобы он был вполне вменяем в эти минуты!), он забывает, что она именно по доброте своей женской позволяла за собой ухаживать, ибо он не мыслил, как показывало все его поведение, жизнь без общения с нею, без того, чтобы ее видеть. Четвертое. Он страдает от ревности. Ему было бы куда легче, если бы любимая им девушка никого не полюбила. Но ведь она, отказывая ему, должна была признаться, что любит другого. И этим, кстати, тоже выразила свое исключительное доверие к нему, свою интимную близость с ним. А признаться в этом заставило ее ее же милосердие: не могла же она так просто отказать столь безнадежно влюбленному в нее человеку, не утруждая даже себя объяснением. Слишком она для того женщина, чтобы поступить так жестоко. Ведь даже и мужчина не смог бы так поступить по отношению к влюбившейся в него женщине, как о том свидетельствует ответ Онегина Татьяне. Он всячески очень искренне постарался смягчить жесткость отказа. Пятое. Он страдает еще и за возлюбленную, так как юноша, с которым мы страдаем вместе с вами, читатель, глубочайше и совершенно непререкаемо убежден в том, что никто и никогда не способен ее полюбить так, как любит ее он (разве в человеческих возможностях любить сильнее?!). Наш юноша крепчайшим образом убежден в том, что только он в состоянии ей доставить это счастье любви. А что счастье это велико, он чувствует по безмерности своего собственного несчастья. Шестое. Он страдает от того, что не может больше встречаться с той, видеть (только видеть!) которую составляет, как это кажется ему особенно теперь, единственную отраду всей жизни. И хотя она, по-женски отзывчивая и хорошо понимая обуревающие его чувства (даже лучше, чем он сам себя понимал), предлагала ему свою неизменную дружбу, он, чувствуя, что не в состоянии разделить с ней этой простой, но так по-человечьи нужной ему дружбы (ее дружбы!) и сгоряча отвергнув ее, не может позволить себе бестактности дальнейших встреч с нею.

Пусть не говорят, что мы здесь изобразили какую-то совершенно исключительную любовь. Мы изобразили любовь, просто любовь. Ибо во всех тех случаях, когда мы не встречаемся со столь острыми страданиями, каковы страдания нашего юноши, страдания от отвергнутой любви, мы имеем дело со всем, с чем угодно, но только не с любовью. Видно так уж положено: любовь и страдания неразлучны. Даже при взаимной любви сколько страданий выпадает на долю любящих, страданий самых разнородных. Что же тогда сказать о любви отвергнутой, неразделенной любви? Ведь страдает при этом не только он – любящий,