Товарищ время и товарищ искусство - Владимир Николаевич Турбин

Пространство? Время? Движение!

Кино справедливо считается наиболее современным ис­кусством. Но каким же старомодным оно бывает! При­званное гордо идти во главе художественного прогресса, оно по старинке замыкается в мирке «острых сюжетов», головоломных фабул, громоздящихся одно на другое при­ключений. Кино превосходно изображает... чего только оно не изображает! Но обрело ли оно дар выражения, ради которого существует изображенное? Способен ли кинема­тограф не просто описывать действительность, а демонстри­ровать само течение мысли, познающей и преобразующей мир? Где те гипотезы, идеалы, которые он принес роду че­ловеческому?

Способен. Есть и у него свой идеал, своя мечта. Только не надо искать в ней простое слагаемое идеалов живописи с идеалами поэзии и классифицировать кинематограф по аналогии с каким-либо из предшествовавших ему искусств. Извечно существуют искусства временные и пространственные. Их специфика и их отношения друг с другом выявлены классической эстетикой, и о границах живописи и поэзии сложилось четкое и определенное представление. Но неужели на свете не может возникнуть ничего, чего бы не предусмотрел Лессинг, и все вновь рождающееся с фатальной неизбежностью должно входить в одну из двух сложившихся групп? Групп, которые были намечены и более или менее полно охарактеризованы... в конце XVIII века? Не верится.

Разделение искусств на эти группы основывается на предположении о взаимонезависимом существовании пространства и времени. Но время и пространство не существуют независимо одно от другою — вне движения. Доступно ли оно художественному изучению? Да. Доступно. Живописцы невежественного средневековья словно смутно предвидели грядущие метаморфозы понятий о пространстве, а кисть Рафаэля рассказывала о волшебных превращениях конечного в бесконечное. Классическое искусство, строя свои идеалы, указывало конечные цели движения общественного сознания. Но...

Искусство докинематографической эры походило на чудо-ребенка, вундеркинда. Овладев высшей математикой, он не мог решить простенькой задачки о двух бассейнах: искусство стремилось передавать высшие формы движения материи, даже не пытаясь отразить простейшую, элементарную — перемещение в пространстве. Литература описывала движение. Ваяние о нем напоминало. А показать его они не могли.

Потом мир неожиданно сдвинулся с места, ожил. Толпы зевак, скучившись в балаганах, глазели на «Прибытие поезда» и на «Политого поливальщика». С той поры о роли, которую играет в кинематографе движение, написаны горы серьезных и глубоких книг, брошюр и статей. Но никто не осмелился произнести последнее слово: кино — искусство движения. Не пространственное. Не временное. Не «смешанное». А — кинетическое искусство.

Оно прогрессирует. Оно будет расти. Но эстетическая сущность его уже вполне выкристаллизовалась: кино передает высшие формы движения (движение мысли и движение человеческого общества) посредством низшей — элементарного перемещения в пространстве. Кино мыслит движением.

И телевидение — тоже. Современный кинематограф — лишь первое из искусств новой группы кинетических ис­кусств, научившихся придавать сложнейшим разновидно­стям движения очевидность и наглядность механического перемещения из точки А в точку В. В этом отношении они отдаленно напоминают кибернетику, появление которой было, в сущности, ими предвосхищено. Как они будут развиваться в дальнейшем? Кто же может предвидеть! Но и сейчас видно направление, в котором они развива­ются.

Наши знания о движении бесконечно малы, и, есте­ственно, наименее изучены его высшие формы.

Известно, например, что в свободном пространстве ме­ханическое движение может совершаться в любом направ­лении, а классическая физика дала всестороннюю теорию движения массы, перемещающейся в этом пространстве. Но стоило человеку вступить в область следующих форм дви­жения, и его познания оказывались значительно ограни­ченнее. В химии и в биологии он исследовал движение лишь в одном направлении, так сказать, только «вперед». Гений Менделеева завершил этот этап исследовательской работы в области движения химического. Нынешняя хи­мия вступила в новую фазу развития, и одержимые своим мистическим бредом алхимики, попади они в наши дни, смогли бы наконец успокоиться, штудируя теорию обрати­мости химических элементов.

После Дарвина и Павлова нам стало доподлинно из­вестно поступательное течение биологических процессов. Любуясь налившейся древесной почкой, мы твердо знаем ее ближайшее будущее: если не помешает ничто посторон­нее, она превратится в лист. И этот примелькавшийся нам процесс необратим — движение идет снова только «впе­ред».

Но существуют ли законы, в соответствии с которыми рост организма смог бы приобрести какое-либо иное на­правление? Можно ли постичь всю «методологию» управ­ления ростом клетки? Безусловно, можно.

Но тогда окажется, что движение, направление кото­рого представляется нам абсолютным, возможным лишь в одном направлении, на самом деле относительно так же, как и время. Рано или поздно люди достигнут возмож­ности это направление изменять. Совершится революция, по своему значению и последствиям превосходящая нынешнюю революцию в физике. Род человеческий вступит в такое новое качество, которое и грезиться никому не могло.

Не приходится говорить о практическом значении вероятного уже в наш век переворота в знаниях о мире, о невообразимом осложнении производственных отношений, которое последует за взлетом производительных сил.

Но сейчас можно тревожиться главным образов об одном: получив возможность управлять ростом клетки, не просто ускоряя его или замедляя, но сообщая ему заданное направление, люди... Неужели и они не догадаются помянуть добрым словом солдат цивилизации, шедших на штурм теории движения с кинокамерой в руках и простодушно не подозревавших о выпавшей на их долю миссии?

Природа хранит свои тайны с хитростью мастерового времен Демидовых и Строгановых, самоучки, оберегавшие от нескромных взоров доставшиеся ему ценой каторжного труда секреты обжига редкостного угля. Но именно устами кинематографистов человечество впервые попыталось приступить к увещеванию недоверчивого старичка. Оно доверило им заявить о назревшей потребности вторжения в мир относительного движения. И появилось искусство, для которого высшие формы движения оказались управляемыми столь же просто, как и низшая.

Кино первым сигнализирует роду человеческому о возможности вырваться из рабства, налагаемого на него движением, постигнутым лишь в одном направлении — только «вперед». Подобно тому, как самый заурядный поэт-лирик ежеминутно совершает чудеса превращений минут в века, «дивные дива» совершает рядовой «киношник». Властью, проведав о которой, Мефистофель мог бы скорчиться от зависти, он волен превратить старца в пышущего здоровьем юношу, заставить древесный лист послушно свернуться в веселую почку, а букет цветов — в гроздь бутонов. Секрет его волшебства всего-навсего в том, что изображая в каждом отдельном кадрике и кадре движение, нам хорошо знакомое, абсолютное, благодаря взаимосвязи кадров, монтажу кинематограф выражает гипотезу об относительном движении, движении, не регламентированным определенным направлением.

Таким образом, нет высшей категории движения, которая не могла бы стать релятивной перед объективом кинематографической или телевизионной камеры. Но нужно, разумеется, помнить: предсказывая новые методы познания и преобразования мира, искусство не может и