Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

Е. Ф. Шмурло. Его блестящие фельетоны о голод печатались у князя Э. Э. Ухтомского в "Санкт-Петербургских Ведомостях" и на нас, молодежь, производили сильное впечатление. Вообще в это тяжелое для России время, орган кн. Ухтомского сослужил большую службу обществу. В "Санкт-Петербургских Ведомостях" смело печатались статьи о голод и воззвания, не жалелись краски для описания ужасов. А. С. Пругавин помещал там свои прекрасные письма. Правда, рядом с фельетонами Шмурло и Пругавина помещались крепостнические и дикие статьи господина Ярмонкина, отрицавшего голод, но им мы не верили.

К Е. Ф. Шмурло я и направился за советом. Профессор оказался ласковыми человеком.

— Поезжайте, поезжайте, — сказали они, — но шуба у вас есть?

— Это пустяки, — ответили я.

Стоял холодный март, а у меня кроме легонькой студенческой шинели ничего не было.

Профессор долго рассказывал мне о трудностях жизни среди голодающих и направил меня в Самару к А. С. Пругавину.

Через день поезд с грохотом мчал меня и моего товарища, Запольского, на юго-восток.

2.

Самарский частный кружок. — А. С. Медведев и А. С. Пругавин. — Красный Крест.

В Самаре нас встретили с распростертыми объятиями. Тут был штаб "Самарского Частного Кружка". Организационная работа кипела без начальника. Его не было. Это была своеобразная армия. Ее двигали не приказания, а польза дела. Она была их главнокомандующим.

Штаб состоял из людей, проникнутых одним желанием — помочь населению. Добрым, хорошим словом вспоминаю я всегда этих милых людей. Забывали свои личные дела, не знали отдыха, ездили, терпя неудобство, по губернии. И все это бескорыстно.

Это были частные и честные люди. Это была наша интеллигенция. Это было наше младенческое общество, которое боялись пускать без няньки...

Помню крепкую, из дуба сделанную, фигуру А. С. Медведева, недавно умершего. После он был членом первой Государственной Думы от Тверской губернии, а тогда занимал должность управляющего частным банком в Самаре. Я всегда смотрел с уважением на это умное, крестьянское (он из крестьян) лицо и любил слушать его грубоватый, но приятный голос. В памяти представительная фигура А. С. Пругавина, его корректный тон. Этот человек интересовал меня и с другой стороны — как знаток сектантства и старообрядчества. Но я смешал A. С. с его братом, известным народником. А так как тогда был самый разгар споров и печатной борьбы между марксистами и народниками, то я с юношеским задором спросил Александра Степановича:

— Верите ли вы еще до сих пор в идеалы народничества?

Он было попробовал перейти в шутливый тон, но я пресерьезно заявил, что для меня этот вопрос очень важный. Я был, конечно, марксистом.

Милая юность! 

В моей книжке записано, что А. С. Пругавин дал мне такой ответ:

— Я замечаю упадок народничества, но не вижу ничего привлекательного в марксизме.

Это меня не удовлетворило. Мне нужна была определенность: народник ты или марксист? К народникам я относился разве только снисходительно.

Как давно, давно это было! Словно золотой сон детства...

Секретарем кружка была живая, умная девушка, Н. А. Хардина, дочь очень известного в Поволжье адвоката Хардина, недавно умершего. Она рассказала мне историю Кружка.

История эта грустная, хотя и обычная. Много шипов, терний. Везде были преграды. Но неожиданно все увенчалось успехом. Когда дело возникло, его вогнали в загородку "законности". Было узко, но работать все-таки можно.

— Словом, произошло своего рода чудо, — закончила моя собеседница. — Среди чудесной обстановки мы и сейчас работаем. Но как трудно привыкнуть к чуду!

"Кружок" согласились легализовать под условием, чтобы он не печатал ничего о себе. Но комитет кружка собрал 25 тысяч пожертвований и нашел место для своих воззваний в субсидируемых правительством органах: "Котлине" и "Санкт-Петербургских Ведомостях". Губернатор, увидав воззвания, напомнил об обещании комитета ничего о себе не печатать. А комитет ответил:

— Тогда мы отошлем назад все пожертвования жертвователям.

Это был бы грандиозный скандал. Губернатор это понял и замолчал. Кружок стал работать, но администрация все время не сводила с него глаз. Приходилось действовать крайне осторожно и прежде всего ничем не возмущаться. Между тем, в глаза лезли поступки присылаемых "Красным Крестом" уполномоченных и других чиновников. К делу эти лица отнеслись, как к приятному развлечению и выгодной командировке. Народ пух от голода, а они отписывали в Петербург: "Голода нет, есть маленький недород". Лишь цинга их испугала не на шутку.

А. С. Медведев видел все безобразие и ужас действительности и, бывало, говорил:

— Сейчас мы будем вести себя тихо, а после компании я опубликую все в заграничных газетах...

Но, кажется, так и не успеть опубликовать.

Между кружком и "Красным Крестом" шла глухая борьба. Я был у одного доктора "Красного Креста". Он так отзывался о кружковских воззваниях:

— Жалкие слова.

Удивлялся:

— Я не понимаю, как студенты идут в Кружок на 10—15 рублей в месяц? Это же нищенский оклад!

Они предлагали гораздо больше, но к ним шли мало. Чиновник "Красного Креста" никак не мог догадаться, что для нашей молодежи "цель не оправдывала средства". Молодежь шла не на оклады, а в деревню на помощь крестьянину. Флаг частной организации давал ей больше свободы действий.

3.

В деревне. — "Скорпион". — Господин Ярмонкин. — Отзывы администрации и действительность.

На места от кружка уже выехало много народа. В деревне появились незнакомые люди. Доселе мужики знали земского, сиделицу из винной лавки и священника. Изредка наезжали из города разные неприятные чиновники, которые то распекали, то требовали, то просто ничего не делали, а, прозвенев бубенчиками, куда-то уезжали. Теперь, бок о бок с крестьянином и даже в его хате поселились совершенно иные люди, как будто с другой планеты.

"По обличью, как будто и господа, но больно до нашего брата болезны. Распекать — не распекают, недоимок не требуют, а сами, наоборот, помогают. Чудные!.."

Появились "барышни из столовой", "столовщики" и "столовщицы". Название очень удачное: столовались как будто не крестьяне у интеллигента, а, наоборот, интеллигенты у крестьян.

В конце марта я направился в Бугульминский уезд. Поезд сергиевской "костоломки" протащил меня до Минеральных вод. Там меня взяли на себя худые лошаденки чувашина и начали борьбу с невылазной грязью. Но на душе у меня было весело. Сверху смеялось ласковое, весеннее солнце.

Я в деревне.

Скорее к ужасу, горю, страданью! Где эти несчастные, беспомощно валяющиеся в цинге?

Чувствовалась сила, страстное желанье работать не покладая рук. Молодое воображение рисовало картины одна другой ужаснее. Вперед толкало и любопытство, новизна явления.

Еще