Товарищ время и товарищ искусство - Владимир Николаевич Турбин

ад — с его ужасами, рай — с его сомнительным сча­стьем. В представлении самого образованного верующего рай неизбежно походит на красочную фотографию колхоз­ного сада с обложки журнала «Огонек». С точки зрения религии новые качества непостижимы. А отказывать че­ловеку в праве стремиться к их постижению — наиболее опасный и наиболее несостоятельный в наши дни вид аг­ностицизма. Религия учит покорности, верно. И прежде всего — покорности перед отжившими методами. И эта по­корность, это отравление опиумом предрассудков воспи­тывается не только в церкви.

«Религиозное» — так, как мы истолковываем это по­нятие в быту,— непременно означает связанное с церковью, охраняемое и внедряемое ею. Но, повторяю, между цер­ковью и религией есть различие, превосходящее даже раз­личие между государством и обществом. Религиозное — значительно шире церковного, и, например, трагические заблуждения Толстого, ненавидевшего и презиравшего официальное православие, были характернейшим случаем несовпадения, даже откровенной взаимной вражды религии и церкви.

Церковь консервативна. Она не успевает вобрать в себя и подчинить себе все возникающие в мире религиозные ве­рования; и пока она топчется на месте, такие верования складываются, видоизменяются, растут.

Прогрессирует научная, техническая и художественная мысль, и в мире накапливаются громадные отходы, «трупы» утративших актуальность гипотез, теорий, методологиче­ских построений. Они лишены способности развиваться. Но в то же время они не могут полностью и бесследно ис­чезнуть. Им остается застревать в сознании людей в виде не освященных ни одной церковью непризнанных религий, предрассудков; «предрассудок есть то, что решено нами прежде и что в свое время было справедливо и законно, но оказывается несправедливым при новом обороте нашей мысли»,— говорил замечательный русский ученый-филолог Потебня. Предрассудок основывается на вере в осуществимость отвергнутого, и, стало быть, он внутренне сроден религии. Религии, но не обязательно церкви: церковь — одно из наиболее традиционных социальных учреждений, призванных охранять предрассудки; однако она не единственный подобный институт.

Храня и оберегая предрассудки, религия подбирает крохи со стола прогресса, превращает его обноски в ризы, слепо держится за истины, позавчера и вчера действительно бывшие прогрессивными.

Глубоко атеистический механический материализм французских просветителей XVIII века со временем обнаружил свои слабые стороны, и сегодня он повторен быть не может: материализм без диалектики мертв, предрассудочен. Сходная судьба постигла бы буквально повторенную идеалистическую диалектику. Исторический идеализм революционных демократов был прочно связан с их передовыми идеями, но ныне и он, прими мы его без изменений, превратился бы в предрассудок. А объявись сегодня ученый, который стал бы распространять на всю вселенную законы механики Ньютона или Эвклидову геометрию, он, чистосердечно почитая себя физиком, математиком и при том атеистом, оказался бы всего лишь теологом.

Так и в искусстве, и в науке о нем. Я убежден, что на наших глазах в область предрассудков отойдут бывшие некогда чрезвычайно полезными теории, предусматривающие «психологизм» непременным условием художественности. И уже явным, откровенным политическим, методологическим и эстетическим пережитком становятся попытки исследовать социалистический мир методами, которые, надо отдать им справедливость, прекрасно отвечали задачам изучения классового общества.

Но приходит в литературу романист. Обещает современникам говорить о насущном. И... мы погружаемся в чтение длинного романа, в котором коллизии классового о6щества переносятся в настоящее. И млеют вокруг него восторженные девушки да неведомо в чей адрес фрондирующие пареньки. Упиваются: «Ах, до чего же роман прогрессивный!»

Ничего в нем нет прогрессивного! И ничем он не лучше другого романа, в котором роль «злых сил» играют уже не хищные бюрократы, а, напротив, злокозненные интеллигентики, вынырнувшие из мрака и в пароксизме бесовской радости учиняющие одну идеологическую диверсию за дру­гой. Доверчивых пареньков и девушек хочется предосте­речь, но...

Не послушаются они. И влекомые тягой ко всяческого рода обличениям, создающим иллюзию борьбы мнений, по­бегут они на творческий вечер поэта, претендующего на ва­кантное место властителя дум молодежи.

А поэт стихи читает. Сыплет фейерверками — разящими сопоставлениями между ненавистью к бюрократизму и... не­навистью к фашизму. И смелый же! Так правду-матку и режет!

Товарищ поэт, да неужто вы и до сих пор не поняли: по­носите вы бюрократов, рычите на них — не «волком», как Маяковский, а жалобно, срываясь на визг; но на деле-то вы с ними заодно. Они полагают, что вас перевоспитывают их «руководящие указания»; вы же надеетесь доконать их старомодными стихами.

Отказываясь искать новые методы, вы прекраснодушно намереваетесь изменять мир старыми и... уподобляетесь столь ненавистным вам канцеляристам.

Сами посудите... Что такое бюрократизм и кто такие бюрократы? Конечно, не просто «волокитчики», «перестра­ховщики». Бюрократизм — пережиток, на глазах наших пре­вращающийся в религию. Бюрократ и в чудеса верует. И в молитвы — именуя их, правда, «отношениями», «инструктив­ными письмами». Но «аминь» или размашистая загогулина подписи да круглая печать — не все ли равно, в сущности? Он думает — в каких-то пределах он способен думать,— что стоит лишь «приналечь», «постараться», и мы превосходно сможем изменить экономический закон стоимости или за­коны природы. Он на субъективистской трактовке истории основывается, правда? Но попытка развить отвергнутое закономерно приводит к превращению отвергнутого в нелепость, к его дискредитации. Нынешний бюрократ окон­чательно опошляет исторический идеализм. А опошлив... начинает веровать в него с истинно религиозным фана­тизмом.

При такой постановке вопроса скрадывается, уничто­жается качественное различие между явлениями? Но оно скрадывается в самой жизни: разница между бюрократиз­мом и, скажем, магометанством существенная настолько же, насколько существенная разница между магометанством и буддизмом, между католицизмом и протестантством. И там и здесь — вера в осуществимость несбыточного, в нелепость.

Но зачем же одной нелепости противопоставлять другую? И, товарищ поэт, не оборачиваются ли ваши сопоставления задекорированной под энтузиазм леностью ума и рабской приверженностью мыслить по инерции? Обломов, рядящийся в плащ Мцыри! Забавно...

Народу нужна современная тематика? Да, конечно.

А еще больше — современная методология.

Трибуна, а не амвон.

Описывать современность легко. Но до чего же трудна современно мыслить...

Музы работают

В основу классификации, разграничения наук Энгельс положил различные виды движения материи, исследуемые ими: наипростейшая форма движения, перемещение тела в пространстве — предмет механики; химические превращения — область химии; движение органической природы — науки биологического цикла; движение общества — история; и, наконец, развитие человеческой мысли, изучаемое логикой, философией, психологией. «Классификация наук, из которых каждая анализирует отдельную форму движе­ния или ряд связанных между собою и переходящих друг в друга форм движения, является вместе с тем классификацией, расположением, согласно внутренне присущей им по­следовательности, самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение». Наши знания будут расти, открывая новые виды движения. Возникнут новые науки. Но выдвинутый Энгельсом принцип остается неоспоримым.

Сходный принцип разумно было бы применить