"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Константинович Гладков

новый сценарий «Член правительства». М.Я. тоже слушал, хотя, конечно, он уже знает его.

Сценарий мне понравился. Он тоже о судьбе колхозницы, как и сейфуллинская «Наташа», но крепче, талантливей <...>

А сегодня утром мне вдруг позвонил В.Э. и пригласил пойти с ним днем на вернисаж выставки Петрова-Водкина в салон Всекохудожника33 на Кузнецком. З.Н. нездорова и не может.

Было страшно интересно ходить по залам с В.Э. и слушать его тонкие и острые замечания.

Показывая на одно полотно, где изображены крестьяне, В.Э. сказал: «Вот эскиз к одной из картин “Наташи”...» (в прологе). Больше всего из последних работ художника В.Э. понравились «Девушка у окна» и «Дочь рыбака». При встрече с Петровым-Водкиным они расцеловались. После В.Э. сделал крюк и подвез меня домой на машине.

М.Кольцов телеграфирует из Испании, что уже больше двух недель длятся тяжелые, кровавые бои на юго-востоке от Мадрида. Он называет эти бои самым крупным сражением в гражданской войне.

«Правда» от 11 февраля 1937 года. На фотографиях: 1. Президиум торжественного заседания в Большом театре Союза ССР, посвященного столетию со дня смерти А.С.Пушкина. 2. Сталин, Молотов, Андреев, Микоян, Димитров и Буденный в ложе Большого театра. 10 февраля 1937 года. Фото М.Калашникова

Введено в действие соглашение о запрещении отправки добровольцев в Испанию.

28 февраля

Сегодня днем на репетиции «Наташи» (4-й акт) В.Э., увидев меня в глубине зала, подсаживается ко мне и все время тихонько комментирует течение репетиции. Он все еще не курит и, хотя заметно от этого страдает, все же за работой кажется счастливым и почти беспечным.

«Как сложен творческий процесс. Делаешь одновременно две работы и видишь, как все найденное в “Борисе” переливается сюда, как в сообщающихся сосудах... Правда, это видно? Да? И тут вдруг запахло пушкинской лапидарностью»34.

Я комментирую, и он доволен. Я угадываю его замыслы, чего он добивается.

В перерывах говорим о «злобах дня» — о критике Пастернака, о выступлении В.Э. на конференции пушкинистов в ВТО, которым он очень доволен сам, и о плане книги «Пушкин и театр» (который В.Э. понравился: по его словам, он уже все время о ней думает), и о сегодняшней статье в «Правде» о политической поэзии, где опять бранят Бухарина и его «влияние» на книжку Селивановского («презренного троцкиста, исключенного из партии») и достается Е.Усиевич35 за покровительство П.Васильеву («оголтелому врагу»). В.Э. спрашивает меня, знал ли я Васильева. Я рассказываю ему об антисемитском скандале в ресторане Дома Герцена, свидетелем которого я однажды был, и о разговорах с Васильевым. В.Э. рассказал мне, что сейчас уже не первый день идет пленум ЦК «об итогах процесса».

Вот где разгадка обострения проработочной кампании в литературе <...>

Вечером на спектакле. Л.В. не вижу. Я уже очень скучаю по ней.

После спектакля пьем пиво в «Национале» с Борей Равенских. Он не глуп, но очень темен и попросту неинтеллигентен. О «девочках» говорит с таким цинизмом, что я начинаю себе казаться каким-то Новалисом.

Март

1 марта

<...> Сегодня в «Советском искусстве» рецензия «Дон Гуан — Царев» — и ни слова о З.Н., игравшей Донну Анну, ни о других исполнителях и даже о постановщике36. Можно подумать, что все это сделал единолично Царев. Действительно — хамство! <...>

2 марта

Днем в театре: возня с разными счетами и актами в бухгалтерии. Зачем мне это надо — быть «материально ответственным лицом»?

Вечером на «Даме» разговор с В.Э. о «Пушкинском» пленуме ССП. Он говорит, что на днях говорил с Б.Л.Пастернаком по телефону, и добавляет, что тот «держится мужественно». Затем он интересуется, знаю ли я Д.Алтаузена? Я рассказываю, что 8 лет назад я был в поэтической группе молодежи, где руководителем был Алтаузен.

«Ну, тогда неудивительно, что вы бросили писать стихи... — шутит В.Э., но сразу лукаво замечает: — А, может, не бросили?..» И треплет меня за волосы: его частый жест.

Пленум ЦК еще продолжается.

Я задаю прямой вопрос о «Борисе Годунове». В.Э. отвечает уклончиво. Что-то вроде «Посмотрим...» Возможно, он сам еще не решил ничего.

Как будто подтверждается слух об аресте Бухарина и Рыкова.

Как я и думал, З.Н. очень расстроена вчерашней рецензией на «Каменного гостя». Об авторе рецензии В.Э. говорит: «Какая-то сволочь».

3 марта

Меня предупредили, чтобы я был осторожнее с формулировками в своих лекциях в Училище, что кто-то готовит на меня письменный донос, который пойдет в газету. Не сомневаюсь, что Альтман с удовольствием напечатает любую пакость, ибо удар по мне одновременно будет нападением на Мейерхольда. А при высоком уровне политической демагогии это может заставить В.Э. отмежеваться от меня. Я смотрю на это трезво и понимаю, что сам В.Э. не в таком сейчас положении, чтобы защищать меня в случае чего. Пастернаку боком выходят похвалы Бухарина. Дружеские отношения Мейерхольда с Бухариным менее известны, но могут всплыть, и тогда польется... Вот почему я уже вторую неделю откладываю свою лекцию в Училище о «Театральном Октябре»: в ее теме все сложно и спорно и поймать меня тут будет просто. К.И.Гольцева ничего этого не понимает и торопит меня.

Я могу многим пожертвовать, но менее всего хотелось бы жертвовать отношениями с В.Э. Возможно, что это самое дорогое, что у меня есть в жизни сейчас.

Как надоели мне все эти Кудлаи, Темерины, Михайловы, Логиновы, Рицнеры — эта мразь, играющая в театре роль «общественности», ибо никакие другие роли все они играть неспособны. Михайлов — чистейший дегенерат, Кудлай37 — тупой подлец, Темерин — хитрый интриган и т.д.

Днем заходил к Лёве и застал у него Всеволода Лободу38, молодого поэта, сына старого партийца, сосланного за «троцкизм» <...>

Настроение сквернейшее...

4 марта

Вчера долго гулял с Х., а потом зашли к нему в его комнатку, заваленную старыми газетами и книгами, среди которых попадаются редкие и любопытные.

Еще о недавнем процессе.

Все дни в суде настроение мрачно-подавленное. Это был не суд, а трагический спектакль. Подсудимые старели на глазах, а Сокольников за дни суда заметно поседел. Главным героем спектакля был Радек. Когда в конце подсудимых уводили, он обернулся, и лицо у него было такое, что кто-то сказал: «Это дьявол, а не человек». И улыбка у него была демоническая. Вышинский говорил свою речь грубо и иногда повышал голос почти до крика. Радек слушал его без обычной улыбки. Когда Вышинский напомнил, что Радек в августе напечатал статью, в которой требовал расстрела Каменева