Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович

Но время шло. И в июле жена родила сына, нас в семье стало 5 членов, и перед тем, как забрать жену из роддома, я сказал Светлане, что остаюсь с семьей, а дальше видно будет. Числа десятого августа я привез жену из роддома домой, купил коляску и все полагающееся белье для дитя. В квартире полная дезинфекция наведена, ни пылинки, ни соринки, дети стали тише, все внимание к новому члену семьи. Жена имела полную власть надо мной, теща не знала, к чему придраться и за что куснуть, ужалить.

Повод пилить меня был. Я рассчитался с работы, и уже два месяца подрабатывал на элеваторе грузчиком, деньги имел неплохие и параллельно искал новое место. Повод для расчета с работы был, а виновницей была Светлана. За ней пытались ухаживать механики другие начальники, а она полюбила меня, а этих начальников злоба задавила, и по работе начали они меня преследовать: то не так, и это не эдак. Управляющий более умным оказался, а с механиком мы поругались из-за его тупорылия, и мне пришлось тихо рассчитаться, чтоб об этом Светлана не знала. Не хотел я её втягивать в мужские разборы, да и ни к чему это было. Хотя Света могла бы, где надо, слово замолвить, и я перешёл бы с участка в управление.

Работу я нашёл на АЭС за Волгодонском, начал устраиваться газоэлектросварщиком в спецбригаду к первому реактору. После выходных нужно было быть со всеми бумагами там в отделе кадров, а там медкомиссия, допуск, высотные и т. д, а я в ночь с 17 на 18 августа был доставлен в милицию в сильной степени опьянения по подозрению в совершении преступления по ст.108, 1.ч. А дело было так. 17 августа 1988 года с утра я купил на базаре громадный букет цветов и подарил прямо в постели проснувшейся жене и попросил прощения за вчерашнюю драку. Я её чуть не зарезал. Они со своей матерью довели меня до предела. Я ей оказал, что если она еще раз потянется к рюмке, то я её разорву на части и будь что будет. А она мне грубить стала: тут и обидные словечки, и намеки, чтоб я шёл на все четыре стороны. И меня накрыло, и я пробил только халат на ней, так как она успела увернуться, но это успокоило меня, и я ушёл в город.

Мы же имеем возможности проверить степень истинности или ложности повествования нашего рассказчика, но в этом, по существу, и нет особой необходимости, так как невольно он выдает многое из того, что по зрелому размышлению предпочел бы, конечно же, скрыть. Уже его свадьба ознаменовалась грандиозным скандалом: как он выражается, его «два раза накрывало». Лицемерные рассуждения о любви к детям не скрывают того факта, что деньги, зарабатываемые на случайных работах, уходили неведомо куда, а сексуальная энергия, не реализуемая вблизи от домашнего очага, подталкивала к поиску других партнерш, о чем свидетельствует рассказ о Свете, вне зависимости от того, будем ли мы усматривать в нем подлинный факт или фантастический домысел. К тому же мгновенно опрометчиво забеременевшая Таня волею обстоятельств, скорее всего, уже не могла разобраться в специфике интимных отношений с мужем.

И главное: финал этого эпизода, как бы мимоходом сообщающий нам о бурном семейном скандале, который чуть не завершился убийством, говорит о том, что жена Муханкина могла стать первой жертвой в запрограммированной обстоятельствами серии. Ведь, несмотря на предлагаемую морализаторскую мотивировку (якобы испытанное возмущение её пьянством), Муханкин пообещал ей то, что обещал не раз и до и после разорвать её на части; а мы уже знаем, что для него это отнюдь не красное словцо. И он пробил на ней халат (отверткой? заточкой? ножом?), однако промахнулся и во взвинченном состоянии удрал из дома. Результаты его бегства оказались отнюдь не невинными, и можно представить себе, что творилось в этот момент в его голове.

Так что не будем преувеличивать фактор семьи. Она распадалась, не успев возникнуть, а само её существование в течение этого года можно объяснить только низким уровнем сознания Татьяны, неспособной адекватно оценить то, что разворачивалось у неё на глазах.

В начале 1996 года Муханкин написал в камере письмо, адресованное бывшей жене Тане. Цели его были, наверное, неоднозначными. В это письмо он постарался вложить немало соображений, которые, как ему представлялось, должны были благотворно повлиять на следствие. Читатель обнаружит здесь и нарочитые упоминания о якобы принимавшихся наркотиках, приводивших его в невменяемое состояние, о психических странностях, наблюдавшихся с давних времен, об отцовских чувствах, будто бы связанных с сыном Димой (как тут не растрогаться!), об успехах у женщин (что позволяет Муханкину вопреки фактам настаивать на наличии у него значительного и вполне нормального сексуального потенциала). И чего, собственно, удивляться: загнанный в угол индивид всегда хватается за соломинку, пусть даже и нет реальной возможности выплыть. Хотя формально письмо адресовано Тане, но по существу его читателем, по замыслу автора, должен стать именно Яндиев. А писать самой Тане у Муханкина никакой насущной необходимости не было: их недолгая и явно не слишком привлекательная совместная жизнь в браке давно уже отодвинулась, подернувшись дымкой, в прошлое.

Как никакой другой доступный нам документ, это письмо приоткрывает глубинные слои муханкинского бытия, высвечивая в полной мере опасность, которая нависала когда-то над женой Муханкина. Читая этот текст сегодня, мы видим, что лишь чудом Таня не стала первой жертвой маньяка-убийцы.

Здравствуй, Танечка!

Вот и решил написать тебе последнее, может быть, свое письмо. Как бы там ни было и что бы там ни было, но у меня была жена — ты, — и других жен я категорически в своей жизни иметь не захотел. Где я нахожусь и что меня ожидает, ты, конечно, знаешь давно. Теперь я могу откровенно кое-что тебе сказать.

Прошу понять меня правильно. Что-то скрывать и не договаривать уже нет смысла. Вспомни, как много лет назад мы с тобой познакомились, встречи, общение, поведение мое, отношение к тебе, Леночке, Сереже. Какой я был человек, ты знаешь. Была роспись регистрация, была вроде бы и радость на лицах. Была дальше семейная наша жизнь. Рождение 31 июля Димочки. С 18 августа я на шесть лет был изолирован от своей семьи и общества. У меня шесть лет шла жизнь арестантская, а ты тем временем жила вольной и неодинокой жизнью. Ты прекрасно знала, что психика моя была нарушена еще до судимости, а в колонии бывали моменты не у меня одного, когда психовзрыв такой происходит ни с того ни с сего, что и сам диву даешься своей выбитой из колеи натуре. Что только она может наделать непредсказуемого и ненормального!

В общем, да, ты развелась со мной, а это еще сильнее меня убило и вышибло изо всех норм нормальностей и ненормальностей. Когда я узнал о твоих приключениях и о появляющихся мужчинах в квартире у тебя, все равно моей жены и матери моего сына, то мне казалось, что они меня унижают и насилуют и вы все смеетесь над этим происходящим ужасом. Я мечтал после освобождения медленно тебя казнить, мне даже часто снилось, как я тебя убиваю. Когда я просыпался по подъему, то из-за суеты и повседневного по часам расписанного распорядка дня, режима это как-то стиралось.

Приближался день моего освобождения, и мне было страшно выходить на свободу и из-за страшного бреда своего, и из-за того, что я не знал, как жить на свободе, после выхода на свободу и с кем. А мне ведь было уже 34 года, а из них я 16 лет провёл в неволе, и это должно о многом говорить.

И вот я вышел на волю. Меня встретили чужие люди не жена, не дети, не родные, а просто чужие люди. О слезах и сердечной боли, о переживаниях и т. д. не буду говорить. Я вышел в незнакомый мне мир, где опять все так изменилось, что мне страшно стало, я людей и ярких одежд испугался, новых денег, распущенности и наглости, всего пестрого и крика, шума, глаз и т. д. Просто какая-то беспредельная цивилизация, и я никого и ничего не знаю. Описать невозможно то свое состояние, сжаты были и душа и сердце.

И вот я в Волгодонске и попадаю не к ожидающему меня столу, а просто было у родителей очередное застолье, брат отца с женой своей Таней и соседи их, друзья сидели, гуляли, и им было весело, я был неожиданностью. До освобождения я им писал, что останусь жить в Шахтах, и тебе о том же писал. А у меня не было никого и ничего. Но это уже не имеет никакого значения.