Преступный выстрел - Игорь Дмитриевич Скорин

Самого меня научили рыбачить дед да старший брат Иван. Мне в сорок первом исполнилось тринадцать, к тому времени я уже всю рыбацкую науку постиг. Жили мы тогда в Хараблинском районе. Рыбы много, а рыбаков нет: многие ушли воевать добровольно, как отец. А тут начался голод. В селе Ватажном Хараблинского района сколотил я из пацанов бригаду человек в восемь-десять, и в 1941-1944 годах мы ловили рыбу для фронта.

— Что же вы, пацаны, могли добыть? — удивился мой сопровождающий — Геннадий Яковлевич Бурлаков.

— Добывали, да еще как! За один выход сдавали по сто, а то и двести центнеров. Правда, зимой туго приходилось. У меня был друг — Иван Комаров, тащу его на рыбалку, а он на лед падает, от голода нет сил идти. Но все-таки выжил. На рыбе выжил, а родители его померли. Туго в войну людям было, ох как туго! Волга рядом, в ней рыба, а добывать, почитай, некому. После победы полегче стало. Кое-кто из взрослых вернулся, да и мы, пацаны, те, кто в живых остался, подросли. В восемнадцать лет пошел я в бударочную бригаду на парусный флот. Бударка — это небольшой деревянный парусник, поднимающий до двадцати тонн рыбы. В начале зимы отправились мы большой бригадой в северную часть Каспия, на мелководье, с расчетом поймать рыбу, заморозить и по льду доставить на рыбозавод. Первый общий улов погрузили в мой парусник и велели отвезти на приемный пункт. В начальники мне дали старого рыбака — Ерошенко Александра Ивановича. Отправились. А ветер бьет лед, он еще тонкий, как стекло, и этот лед режет лодку. У нас его так и называют — резун. Пришли на место, а борта у лодки толщиной с газету, ткни пальцем в доску — и дыра. В общем, сдали рыбу, купили хлеба, продуктов, а обратно идти не на чем. Нашли на берегу пустую землянку, поселились в ней, ждем, когда лед окрепнет. Неделя прошла, другая, пока мороз устоялся. Раздобыл я санки, погрузили все — и на море. А там бугры льда, прямо айсберги. Идем день, второй. Мой старшой по дороге камыша насобирает, костерок сообразит прямо на льду, чайку попьем — и дальше.

А в колхозе нас потеряли. Вся артель вернулась по льду, а нас нет. Правление наняло самолет, он полетал, полетал, но нашей бударки нигде не было видно. Родные — в плач. Только внук Александра Ивановича, Андрей, мне ровесник, не поверил, что мы вдвоем пропали. Мешок с едой пристроил за плечи, на валенки коньки навязал — и на мелководье. Отыскал. В село вернулись вместе. Нам такую встречу устроили, до сих пор помню. Отец уж на что строгий был, и то слезами умылся, а про мать и говорить нечего. Вот такая у нас раньше рыбалка была.

Слушая капитана, я все ждал паузы. Уж очень навязчиво одолевал один вопрос. Не вытерпел.

— Михаил Григорьевич, а как раньше с браконьерами было?

— С браконьерами? Рыбу-то ловили в открытую. Все, кто мог. Были и хапуги. Но ведь тут как? Большинство добывало для себя, а сколько семье надо? В особенности в жару. Рыбацкий народ к рыбе бережно относился, как крестьянин к хлебу. У нас сроду не случалось, чтобы улов пропадал. Кое-кто ловил на продажу. На рынках рыбы было полно — и свежая, и соленая, и копченая, не то что теперь... Конечно, в реке рыбешки меньше стало.

— А почему?

— Об этом вы у Геннадия Яковлевича спросите да у ихтиологов, они вам все по полочкам разложат.

— А ты что же, считаешь, и осетровых поубавилось? — возмутился рыбинспектор.

— Нет. По нашему рыбацкому понятию, красной рыбы сейчас никак не меньше. И белужка, и осетр, и севрюжка есть. А вот леща, сазана, судака сильно поубавилось.

— А как с браконьерами сейчас?

— Еще хватает. Вот я вам расскажу случай.

Не обошлось

Волга билась в крутой берег острова и отступала, огибая его. А остров за поворотом резко понижался, становился пологим и даже вбирал в себя небольшой залив с белым песчаным дном. Солнце только взошло, и в его лучах мелкая рябь на поверхности залива серебрилась, словно елочные гирлянды. В заливе, уткнувшись носом в береговой песок, мирно отдыхала новая дюралевая лодка из тех, что относятся к разряду маломерных судов. Поднятые из воды два «Вихря» с винтами, выкрашенными красной краской, придавали ей вид какого-то сказочного чудовища. В стороне, над обрывом, под старым вязом едва дымился, догорая, костер. Возле него прямо на песке лежали трое мужчин, медленно прихлебывая чай из алюминиевых кружек. Но вот один из них, плотный, в морской тельняшке и застиранной штормовке, взглянул на часы и поднялся.

— Времени в обрез. Собираемся. Петрович! Кастрюлю, решето, марлю — в ту же яму. Только заверни все в полиэтилен, да получше, чтобы потом не возиться. А ты, Леха, снасть закатай, «режак» уже обветрило.

Леха, самый молодой из всей компании, лет тридцати пяти, просительно посмотрел на приятелей и обратился к первому:

— Маркелыч, может, рыбу возьмем?

— Нет, — решительно отрезал человек в тельняшке. — С ней одна морока. Хочешь, я тебя подкину к твоему дому, бери свою лодку — и за рыбой. Тут всего час ходу.

— Не успею, — нехотя ответил Леха. — Мне же на работу во вторую смену, а жаль, осетры да белужка добрые. Если по два рубля за килограмм, то там на полторы сотни будет, а то и более...

— Не надо быть жадным, Леха, — вмешался самый старший из компании, Петрович. — Жадность в нашем деле многих сгубила.

— Правильно, — подтвердил Маркелыч, явный лидер группы. — А ну пошли, посмотрю, как вы все схороните.

— И чего тебе, Леха, эта рыба далась? — продолжал Петрович. — Сейчас жара, пока покупателей найдешь, протухнет. Мы и так с заработком. Считай, за ночку по две сотни каждому досталось. А если не горячиться да не торопясь, то и по три будет.

Снова вернулись к костру, засыпали песком покрывшиеся пеплом угли и направились к лодке. Маркелыч занялся ее осмотром. Обнаружив на корме засохшую рыбью слизь и кровь, достал из моторного отсека связку концов и начал драить. Петрович на берегу скинул сапоги и брюки, бросил одежду в лодку и сам направился по воде в сторону. Алексей пошел в конец залива,