Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Лахтина. — Я его считаю старцем.

Председатель. — Что это значит?

Лахтина. — Старец, который опытом прошел всю жизнь и достиг всех христианских добродетелей.

Председатель. — А вам неизвестны дурные вещи — по крайней мере с общелюдской точки зрения — по отношению к Распутину? Мы все думаем, или многие думают, что он развратный человек, скверный, что его жизнь была не духовная.

Лахтина. — Я не знаю его с этой стороны.

Председатель. — Но вам может быть говорили?

Лахтина. — Я верю только себе. Я знаю, что так со мной было.

Председатель. — Но если вам хороший человек скажет правду?

Лахтина. — Я на себе испытала силу его святости, так что для меня теперь уже все закрыто. Я два раза ездила заграницу, никто мне помочь не мог, была калека.

Председатель. — А вы знаете, что Распутин лез в такие дела, в которые старец вряд ли должен лезть? Вот вы говорите старец, который прошел жизнь, а в дела политические он лез.

Лахтина. — Я за него не могу говорить. Я знаю, что ему это приписывали.

Председатель. — Например, вы помните эту телеграмму, которую он послал и которую вы записали в своем дневнике: «Миленькаи папа и мама! Вот бес то силу берет окаянный. А Дума ему служит; там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы божьего помазаннека долой. И Гучков господин их прихвост, — клевещет, смуту делает. Запросы. Папа. Дума твоя, что хошь, то и делай. Какеи там запросы о Григории. Это шалость бесовская. Прикажи. Не какех запросов не надо. Григорий».

Лахтина. — Простите, но такой телеграммы я не писала.

Председатель. — Вы не писали ее, но в вашем дневнике такая телеграмма имеется.

Лахтина. — Никогда не могло быть, ничего подобного я не видала.

Председатель. — Вы записывали в своем дневнике телеграммы Распутина?

Лахтина. — Нет.

Председатель. — Никогда не записывали?

Лахтина. — Нет. Если я писала — под его диктовку телеграмму, то копия ее оставалась.

Председатель. — А такого содержания телеграмму, вы не припомните?

Лахтина. — Нет.

Председатель. — Бывая около Распутина, вы не видели, что он пользуется своим влиянием не только для того, чтобы проповедывать святую жизнь, но и для того, чтобы направлять деятельность людей в политической их жизни не туда, куда бы эти люди хотели, а туда, куда хотелось ему?

Лахтина. — Я этого не видала.

Председатель. — Будьте добры сказать всю правду, какую вы знаете, расскажите следователю, который вас допросит. Мне кажется, вам будет жарко, вы икону выньте и можете ее взять.

Лахтина. — Почему вас так беспокоит моя шуба?

Председатель. — Не ваша шуба, но я озабочен тем, чтобы вам не было внешних неудобств, так как вам придется несколько часов здесь остаться.

XLII.

Допрос С. Е. Виссарионова

24 мая 1917 года.

Содержание: Внешние факты деятельности Виссарионова. Вопрос Виссарионова о порядке его задержания. Деятельность Виссарионова по департаменту полиции. Секретная агентура. Инструкция для внутреннего освещения 1907 г. Дело Шорниковой. Дело Малиновского. Поездка Виссарионова заграницу. Поездка на юг России в связи с забастовкой в Черноморском флоте. Поездка в Киев после убийства Столыпина. Убийство Карпова Петровым. Доброскок. Участие Виссарионова в ревизии союза городов на фронте. Перлюстрация писем.

Председатель. — Вы были вице-директором департамента полиции с 12 января 1908 года по 23 июня 1913 года?

Виссарионов. — Я был сначала чиновником особых поручений при министре внутренних дел IV класса.

Председатель. — С какого времени?

Виссарионов. — Кажется, с того числа, которое вы изволили назвать, я исполнял обязанности вице-директора департамента полиции. Это продолжалось включительно до министра Макарова. При Макарове я исполнял обязанности вице-директора департамента полиции и оставался до июня 1913 года.

Иванов. — А чиновником особых поручений кто вас назначил?

Виссарионов. — Столыпин, — с должности прокурора ярославского окружного суда.

Председатель. — Затем с 1913 года по 16 ноября 1915 года вы были членом совета по делам печати и председателем петроградского комитета по делам печати?

Виссарионов. — Да, по повелению б. государя, я был назначен одновременно председательствовать. Так как эти обе должности — штатные, то одновременно их нельзя соединять, а на меня было возложено, по высочайшему повелению, председательствование в комитете по делам печати.

Председатель. — За этот период времени вы имели какое-нибудь отношение к департаменту полиции?

Виссарионов. — Нет, не имел.

Председатель. — Вы не исполняли отдельных поручений по делам департамента полиции за это время?

Виссарионов. — Нет.

Председатель. — С 16 ноября 1915 года до дней революции вы были членом совета министра внутренних дел?

Виссарионов. — Да.

Председатель. — Причем, 26 декабря 1915 года, вы были командированы в царскую ставку для участия в комиссии по выработке правил по военной цензуре и для ознакомления с постановкой розыска в могилевском жандармском управлении?

Виссарионов. — Да.

Председатель. — Каким образом сочетались эти два поручения: с одной стороны — выработка правил военной цензуры, а с другой стороны — ревизионное поручение в пределах деятельности департамента полиции?

Виссарионов. — Я так объяснял себе, что на меня, как на члена совета министра внутренних дел, это было возложено министром Хвостовым.

Председатель. — Какое поручение вы исполняли 4 февраля 1916 года, когда были командированы в гор. Николаев и Севастополь?

Виссарионов. — В Николаеве была очень длительная забастовка, я сейчас не помню какого завода, — так эти полтора месяца отразились в памяти. Я помню, там директором завода был Юренев. Забастовка длилась всего-навсего, кажется, сорок два дня. Я должен был поехать в Николаев ознакомиться, на какой почве эта забастовка возникла, объясняется ли она экономическими побуждениями или чисто политическими.

Председатель. — А относительно Севастополя?

Виссарионов. — Я поехал, чтобы переговорить, в связи с забастовкой, с командующим морскими силами; был командирован в помощь мне жандармский офицер. Я должен был ознакомиться с тем настроением, которое существует по словам жандармского управления. Это я и сделал.

Председатель. — Затем 12 марта 1916 года по возвращении из этой поездки, вы были назначены председателем особой комиссии для выработки инструкции по охране бывшего императора и императрицы и мест, подведомственных дворцовому коменданту?

Виссарионов. — Да.

Председатель. — Вы представляете себе ваше юридическое положение? Вы сейчас допрашиваетесь не следователем, который допросит вас впоследствии, вы находитесь в заседании Чрезвычайной Следственной Комиссии. Сейчас мы, в силу данного нам законом права, требуем от вас объяснений по должности, которые вы занимали. Так что, это предварительный допрос, в котором мы разбираемся и из которого мы сделаем те или другие выводы. Вам это ясно?

Виссарионов. — Значит этот допрос не в качестве обвиняемого или свидетеля?

Председатель. — Нет, это допрос, который мы должны от вас отобрать, чтобы в дальнейшем решить, есть тут какое-нибудь преступление или нет. Эти объяснения ваши будут касаться не только вас, но и других должностных лиц, с которыми вы соприкасались. И может быть, мы, в вашем объяснении, найдем материал не по отношению к вам, а по отношению к другим.

Виссарионов. — Я готов буду доложить Комиссии все, что я знаю.

Председатель. — Мы действуем в пределах круга высших должностных лиц, но мы берем несколько шире нашу задачу. Нам принадлежит право первого департамента государственного совета отбирать объяснения, и мы этим правом пользуемся сейчас по отношению к вам.

Виссарионов. — Позвольте обратиться к вам с просьбой?

Председатель. — Пожалуйста, говорите.

Виссарионов. — Я бы просил вас мне только разъяснить, в каком порядке я был задержан. Мне было неясно. Сначала я был задержан и, после двухнедельного содержания в Таврическом дворце, был освобожден, причем никакой меры пресечения в отношении меня не было принято. Прокурор палаты приказал меня освободить, как человека, ни в чем не навлекшего на себя обвинения. Вслед за этим, во время двухнедельного пребывания на свободе, я никуда не отлучался. Я четыре раза заходил в камеру прокурора палаты, где, по прежней своей должности, и в цензуре, и по прежней службе, я знал многих товарищей прокурора палаты. К ним я обращался, не заставая Переверзева, с просьбой сказать, могу ли я считать себя свободным гражданином, могу ли я, в виду того потрясения, которое перенесено мною и моей семьей, поехать куда-нибудь для облегчения себя или я должен выжидать. Причем мне был дан ответ 7 апреля, что я совершенно свободен, но я тем не менее не знал, как мне поступить и все время думал, что вот приедет Переверзев (он уезжал, кажется, в Крым), мне удастся его увидать и только после его разрешения я буду в состоянии куда-нибудь поехать, чтобы несколько привести себя в порядок.