Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

Этим преимуществом было то, что за столетие накопился обширный исторический опыт.

Решительная переоценка старых представлений о декабризме заключалась в первую очередь в раскрытии того, что на протяжении столетия замалчивалось и искажалось.

Замалчивания и искажения начались на следующий день после восстания.

15 декабря 1825 года петербургские газеты сообщали: «На сих днях скрылся кассир Банка Ротшильда, которому была поручена уплата Неаполитанских процентов» и который «не мог устоять от искушения испытать свое счастье в биржевых делах». Кроме того, сообщалось о том, какую сулит выгоду пересадка морских рыб в пресные озера. Сообщалось также о шляпках черных граденаплевых, о черных блондовых косынках, о кушаках из широких волнистых лент со стальными пряжками, о том, что бриллиантов и цветных камней не носят и что приличные к траурной одежде драгоценности суть жемчуг, гранаты и опалы[23].

О событиях на Петровской площади, происшедших накануне, было напечатано в «Прибавлении к «С.-Петербургским ведомостям».

Сообщено о событиях, происшедших накануне, было таким образом, что, казалось, почти ничего, кроме радости и умиления, вызванных Николаем Павловичем, не было. «Вчерашний день будет без сомнений эпохой в истории России», — заявляет правительство. «Эпохой в Истории России» правительство, конечно, называет не восстание, а то, что «в оный (день. — А.Б.) жители Столицы узнали с чувством радости и надежды, что государь император Николай Павлович воспринимает венец своих Предков…». Восстание описывалось так: «Между тем, две возмутившиеся роты Московского полка не смирились. Они построились в баталион-каре перед Сенатом; ими начальствовали семь или восемь Обер-Офицеров, к коим присоединилось несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их и кричали: «ура!» …мятежники… не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных…»[24]

Через шесть дней, 20 декабря, был опубликован царский манифест, в котором «все происшествие» объявлялось «маловажным в самом себе», а так как о маловажных происшествиях царские манифесты не публиковались, то пришлось счесть происшествие за «весьма важное по его началу и последствиям»[25].

В ночь на 13 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости казнили вождей декабрьского восстания.

Казнили их боязливо. Как и полагается, о боязливости, конечно, не говорилось, а говорилось о «должной тишине и порядке». А так как «народу собралось вокруг тьма-тьмущая» (начальник кронверка Петропавловской крепости В. И. Беркопф)[26], то исполняющему должность санкт-петербургского военного генерал-губернатора П. В. Голенищеву-Кутузову во всеподданнейшем донесении специально пришлось сообщить неправду о том, что «зрителей… было не много»[27].

О декабристах писали скупо и неохотно, казнили их ночью, хоронили тайно и хотели забыть навсегда.

В ночь на 13 июля император не спал. Каждые полчаса к нему в Царское Село скакали из Петербурга фельдъегеря с донесениями о том, что делается в Петропавловской крепости. Николай писал матери: «…все совершилось тихо и в порядке, гнусные и вели себя гнусно, без всякого достоинства», «…поблагодарим провидение, что она спасло нашу дорогую родину»[28]. (Как и полагается, о том, что удалось задушить людей, посягнувших на власть, конечно, не говорилось, а говорилось о родине.)

14 декабря 1825 года Н. М. Карамзин был во дворце, выходил на Исаакиевскую площадь, камни падали к его ногам. Он был возмущен. «Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, — писал Карамзин, — будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятежа»[29].

Декабрьское восстание 1825 года было величайшим событием русской истории, и для того, чтобы его понять, Л. Н. Толстой, начавший писать роман об этом событии, вынужден был его оставить и написать другой, который был подступом к роману о декабристах. Этот роман Л. Н. Толстой закончил. Называется он «Война и мир».

Через сто лет после восстания на Петровской площади писатель Ю. Н. Тынянов написал роман, в котором впервые в русской литературе правильно, то есть исторически закономерно и художественно убедительно, раскрываются события и люди эпохи.

Тынянов стал писать о декабристах после того, как о них была создана серия легенд. В серии преобладали легенды монархическая и либеральная. По первой, декабристы были убийцами и гнусными бунтовщиками, восставшими против данной от бога власти государя императора, за что их и постигла заслуженная кара.

Либеральная легенда, как легко догадаться, не питала симпатии к власти государя императора и крови не требовала. Однако она тоже все-таки порицала декабристов. Она придерживалась убеждения, что лучшие и наиболее прочные изменения в жизни общества те, которые происходят только от улучшения нравов, без каких бы то ни было насильственных потрясений. Эта легенда обладала несравненно большими преимуществами в сравнении с уверенностью в том, что власть надо спасать, как можешь, — картечью, виселицами, каторгой, цензурой, «любовью к отечеству», без чего этой власти и месяца не протянуть. Но вековой опыт русской истории показал, что всякий раз, когда лучшая часть общества занята только улучшением нравов, худшая часть общества начинает палить в нее картечью, тащить на виселицу, гнать в каторгу и душить цензурой. Но чистейшая вера в улучшение нравов и только в улучшение нравов неминуемо должна была настороженно и неприязненно отнестись к военному бунту, оружию, убийству петербургского генерал-губернатора, крови. Все это действительно крайне неприятно, и, конечно, лучше было бы обойтись без этого. Не правда ли? Поэтому либеральная легенда жалела декабристов и с состраданием обращала внимание на то, что все они были несчастненькими и вроде как бы убогими. По легенде, декабристы предстают чудаками и фантастами, поэтическими певцами чуть ли не поэтической свободы, упаси бог, и не думавшими о том, что можно пролить кровь. Либеральная легенда была создана чистейшими людьми, не заметившими, что они попали под влияние самих декабристов, для которых позиция поэтов и чудаков была в значительной мере лишь приемом во время следствия и в ссылке. В дальнейшем всякого рода Заверения декабристов стали приниматься без оговорок, а то, что эти заверения черпались из их писем Николаю и следственной комиссии или из написанного ими в ссылке, причем чаще всего в расчете, что написанное будет прочитано недреманным оком и послужит или оправданием, или смягчающим обстоятельством, было забыто. Поэтому не следует приписывать дурных намерений Мережковскому, с болью в сердце укорявшему легкомысленных и прекрасных в своем легкомыслии молодых людей, которые вместо того, чтобы ходить на исповедь, подняли бунт.

Отличие книги Тынянова от многих других книг о декабристах в первую очередь в том, что Тынянов пишет не только об историческом деятеле, но также и об исторических обстоятельствах, вызвавших события 14 декабря. В книгах же многих предшественников Тынянова истории нет, а есть некие фантастические призраки, проплывающие в фантасмагорических миражах вне истории, вне среды, вне времени. Оторванные от реальной истории события случайны, а потому и не обязательны. Они порождены особенностями психики (чаще — болезненными) участников и поэтому могли бы и не произойти. Закономерности исторического процесса обычно не существует.

Но о декабристах писали Пушкин и Герцен, и представление Тынянова об одном из решающих событий русской истории восходит прежде всего к ним.

Сквозной темой творчества Тынянова был Пушкин.

Имя его появляется на первой странице первой тыняновской статьи, и Пушкину посвящены последние строки недописанного романа.

Главная тема Тынянова — литературный процесс и роль Пушкина в нем. Эту тему он формулирует в первой же фразе, сказанной им о Пушкине: «Такова была именно молчаливая борьба почти всей русской литературы XIX века с Пушкиным, обход его, при явном преклонении перед ним»[30]. В этой фразе названы два типа борьбы и два типа противников. Под «молчаливой борьбой почти всей русской литературы XIX века» подразумевается недвусмысленная борьба с Пушкиным реакционных литераторов, и под «обходом его, при явном преклонении перед ним», подразумевается замена прежней стилевой системы новой, возникающей под влиянием тех исторических условий, в которых эта система создавалась. К этому виду противников относятся такие писатели, как Кюхельбекер, Тютчев, Гоголь, Достоевский, Некрасов, Маяковский. Такой вид взаимоотношений не прямая линия, а преемственность, отталкивание, и часто решительное. По отношению ко всякой другой традиции борьба отсутствует: эту традицию просто обходят. Само существование новой концепции иногда бывает достаточным, чтобы старую концепцию разложить, взорвать и скомпрометировать.