Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Командир взвода по-индонезийски обращается к приговоренному. Голос его дрожит.

— Извините… Мы выполняем приказ. А приказы обсуждению не подлежат.

— Да, — коротко отвечает Сааман.

— Мы такие же люди, как вы. Но эта обязанность… — Он не договаривает. — Вы ведь тоже выполняли свой долг, долг индонезийского патриота.

— Да.

— А теперь, сударь… — командир взвода указывает на мешки, — прошу вас подняться сюда.

Офицер помогает Сааману взобраться на мешки, холодные и влажные от росы. Сааман, хоть и босой, холода не ощущает. Он ощущает лишь, как в последний раз схватывает у него живот. Вдруг по всему телу разливается какое-то удивительное спокойствие. Он смотрит без малейшего волнения на стоящих внизу солдат. Потом устремляет глаза к небу, к его прозрачной голубизне. О небо, оно, как всегда, бескрайне. Небо было, когда Сааман родился, небо простирается над ним в его смертный час, небо будет существовать, когда он умрет.

Теперь на мешки взбирается офицер и учтиво просит Саамана прислониться к столбу.

Сааман прислоняется и потускневшим взором обводит влажную от росы землю, оробевших солдат, готовящихся к убийству, стены, огораживающие двор, синее небо над головой, красную черепицу тюремной крыши.

— Пожалуйста, заведите руки за спину, — говорит офицер и становится позади Саамана.

Сааман заводит руки за спину. Тогда офицер вынимает из кармана веревку из ананасного волокна, чтобы связать руки приговоренному, но вдруг спохватывается:

— Ох, совсем забыл. Не так надо.

— Вы, я вижу, очень волнуетесь? — говорит Сааман.

— Еще бы. Ведь я должен стрелять в безоружного человека. А у вас, наверное, есть семья, которую надо кормить. Может быть, грудной младенец… Эх, сударь, собачья у нас работа, собачья!

— Жаль мне вас.

— Я много занимался теософией, сударь. А мое правительство посылает меня расстреливать беззащитных людей. Нам говорят, что мы должны это делать во имя королевы и родины.

— Да, во имя королевы и родины вам велят убивать людей.

— Но ведь и вы убиваете во имя родины А стоит ли во имя родины убивать?

Сааман улыбается — его поразили рассуждения голландца.

— Я вижу, не вы один волнуетесь. Вашим солдатам тоже не по себе.

— Мы бедняки с городских окраин, — смиренно говорит командир взвода. — А беднякам, вы это знаете, всегда приходится выполнять чужую волю вопреки собственной. Иначе не прокормишь семью. И эта работа…

— Превращает человека в зверя, — договаривает за командира Сааман.

Он снова устремляет глаза к небу. По его синеве плывут белые облака.

Сааман делает все, как велит ему офицер: плотнее прислоняется к столбу, ставит ноги, приподнимает заведенные за спину руки. Офицер привязывает их толстой веревкой к столбу. Теперь Сааману ни за что не уйти. В душе у него какая-то странная пустота. Все окружающее он воспринимает не как обычно, а совсем по-другому.

— Зря вы меня привязали, — замечает Сааман.

— Я тоже так думаю.

— Боитесь, как бы не сбежал?

— Не боюсь. Просто положено так, привязывать.

— Зачем?

— Чтобы ваше тело потом не свалилось на землю.

Сааман живо представляет себе, как падает на землю, как никто не хочет прикасаться к нему, а у него самого уже нет сил встать. Он больше не человек, а труп. По телу Саамана пробегает дрожь.

— Ну и что, если оно свалится на землю?

— Я сам не знаю. Положено привязывать.

Сааман молча смотрит на небо. Теперь оно снова синее. Облака умчались неведомо куда. Вдруг Сааман вспоминает своего младшего брата Хасана, на глаза навертываются слезы.

— Пожалуйста, ноги, — говорит офицер.

Сааман придвигает ноги вплотную к столбу. Веревка впивается в кожу так, что кажется, будто кровь остановилась.

— Пожалуйста, спину.

Сааман прижимается к столбу. И вот и спина неподвижна, и больно, очень больно — слишком тугая веревка. И Сааман сразу перестает плакать.

— Долго еще? — спрашивает он.

— Все готово.

— Когда же?

— Еще врач не пришел.

— Зачем врач?

— Чтобы засвидетельствовать факт смерти.

— Голландцы, видно, и в самом деле боятся, как бы я не остался жив?

— Я лично не боюсь этого.

Сааману становится очень грустно при мысли о том, что бог отдал его в руки врагов. Сааман хочет собраться с мыслями, но не может сосредоточиться. Перед глазами, будто живой, возникает отец, капрал Паиджан. Потом младшие братья, которые ушли в партизаны: Картиман и Чанимин. Потом мать.

— Бедная мама! Не придется тебе ждать меня больше.

Он вспоминает сестер: Саламу и Патиму. В это время к нему подходит командир взвода.

— Когда придет врач? — спрашивает Сааман.

— Скоро. Никак не может расстаться с молодой женой.

— Выходит, мне надо ждать, пока они намилуются?

Офицер пристально смотрит на приговоренного и произносит:

— Смелый вы человек.

— В каком смысле?

— Я уже третий раз занимаюсь этим проклятым делом. Один раз я еще не скомандовал «огонь», а приговоренный уже потерял сознание от страха.

— Вот и врач, — прерывает его Сааман.

Офицер прикрепляет к груди Саамана в том месте, где сердце, лист бумаги с нарисованным посредине зеленым кружком.

— Зачем это? — спрашивает Сааман.

— Мишень, — отвечает офицер. — Чтобы видно было, куда целиться. Как вас зовут? — спрашивает командир взвода.

— Сааман бин Паиджан.

— Сааман бин Паиджан, — повторяет офицер. — До конца дней своих не забуду этого имени.

Врач взбирается на мешки, подходит к приговоренному и спрашивает с явной издевкой:

— Ну что, атаман?

Сааман смотрит на него в упор, но молчит.

— Много наших поубивал? — продолжает врач.

На лице Саамана отражается душевная боль. Он переводит взгляд на командира взвода.

— Я должен ответить на этот вопрос?

— Если желаете, — офицер опускает голову.

— А кого это «ваших»? — грубо спрашивает Сааман.

— Голландцев не узнаешь? — с досадой говорит врач.

— Для голландца ты чересчур черный. Посмотри на свой руки!

Врач невольно бросает взгляд на руки и словно в первый раз замечает, какая смуглая у него кожа. Ведь он евразиец. От злобы и от стыда врач становится красным. Встав позади Саамана, он пробует веревку, затем осматривает мишень.

— Все в порядке! Можно начинать! — обращается он к командиру взвода, и оба они спускаются с мешков на землю.

Теперь Сааман остается один на один со своей участью. Со своими воспоминаниями. Со своим мужеством. Он видит, как солдаты выстраиваются в шеренгу. Видит, как скачут по краю стены воробьи. Видит, как врач смотрит на часы.

— Глаза тебе завязать? — кричит врач Сааману.

Сааман качает головой. Воцаряется тишина. И в этой тишине слышно, как гудит тюрьма. Это товарищи Саамана читают молитвы, провожая его в последний путь. Сааман закрывает глаза, в голове сразу начинается путаница от множества разнообразных