Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

— Жги их! Жги их! Где мой сын?

— Ведьма лесная! — ругается часовой. — Я тебя за черта принял.

— Где мой сын? — спрашивает Амила.

— Ты что шляешься в комендантский час?

— Мой сын здесь?

— Какое мне дело до твоего сына! Пошла прочь! Еще немного, и я пристрелил бы тебя, старая дура!

Но Амила не слышит угроз. Поглощенная мыслью о сыне, она бесстрашно идет вперед. Часовой бьет ее по плечу чехлом от штыка. Амила пронзительно кричит и садится от боли на землю. Но уходить не собирается.

— Сыночка моего убивают! — причитает она.

— Какого еще сыночка?

— Все мне врут, все обманывают меня, — не слушая часового, продолжает Амила. — Лейтенанта Гедергедера японцы убили. А сыночка моего единственного увели эмпи. Наглые твари! Я его день и ночь ищу, а меня бьют. Сыночек мой! Все они наглые твари! Сжечь их надо, всех до единого сжечь!

— Ты что, свихнулась? — равнодушно спрашивает часовой.

— Амила не свихнулась. Это они свихнулись. И ты тоже свихнулся.

Часовой пинает ее в зад.

— Ты куда меня бьешь?! — вопит Амила.

Часовой так и покатывается со смеху.

— Они сыночка забрали, — теперь уже тихонько говорит Амила. — К смерти приговорили. И никто не хочет помочь, ни один человек на свете.

— А как же зовут твоего сына? — потешается часовой.

— Сааманом зовут!

Часовой с минуту молчит, потом, злорадно усмехаясь, спрашивает:

— Сааман бин Паиджан?

— Сааман бин Паиджан. Моего мужа звали Паиджан.

— Есть тут такой.

— Сыночек! Сыночек! Ты здесь! — Амила поднимается с земли, безумными глазами пристально смотрит на часового.

— Все в порядке, — говорит часовой. — В полном порядке. Завтра его расстреляют. Главное, не волнуйся! Завтра ему крышка!

— Сволочь ты! Гад. Гиена казарменная! Это ты в него будешь стрелять?

— Хорошо бы всех ихних главарей вместе с ним к стенке поставить, — говорит часовой.

Теперь Амила не отвечает. Она снова садится на землю и с плачем взывает к небесам. Потом быстро встает и бежит через двор к тюремным дверям.

— Сынок! Сынок! — исступленно кричит несчастная мать.

Часовой гонится за нею. Амила хватается за глазок в тюремной двери.

— Я сыночка ищу! Сыночка!

Часовой дергает ее за волосы. Силы покидают старую женщину, пальцы ее разжимаются, и она валится на крыльцо. Часовой пытается оттащить ее от дверей, но она сопротивляется. Потеряв терпенье, часовой бьет Амилу носком сапога по ноге. Старуха вскрикивает от боли.

— Сыночек!

Тут часовой хватает Амилу за ногу и тащит за ворота. Она вся ободралась в кровь о булыжник и гравий.

— Простите, господин… простите… Я искала своего сыночка. Моего родного сыночка, — стонет Амила.

— Не смей больше соваться во двор. А то застрелю. Понятно?

— Так здесь же сынок мой!

— Да! И завтра его расстреляют!

Амила издает пронзительный вопль. Часовой дает ей пинка и оставляет лежать на дороге.

Ночь безмолвна. Тишину нарушают лишь рыданья Амилы, которые слышны далеко вокруг. Амила подползает к проволочному ограждению тюрьмы и садится прямо на землю.

Ночь постепенно светлеет. Затуманенными грустью глазами смотрит Амила на усыпанное звездами небо, потом веки ее тяжелеют, и она засыпает. В недоступном взору кружении движется Земля.

Утренний туман постепенно выпадает росой. Наступает холодное утро. Оно не принесет Амиле радости. Вот уже прокричали первые петухи — гордо, призывно. Заскрипели телеги. В тишину утра ворвались звонкие, как флейта, свистки паровозов. Уже начали с шумом сновать по дорогам автомашины.

Амила пробуждается от своего короткого сна. С трудом поднимается на ноги. Протирает глаза и озирается по сторонам. Затем бредет, едва волоча ноги, по переулку. Звонят церковные колокола. Эти звуки будят в женщине какие-то неясные воспоминания. Она бьет себя по голове, силясь что-то вспомнить.

— Я знаю, знаю, — бормочет Амила, — колокола издеваются надо мной. Все надо мной издеваются. Сынок мой! Сынок! — кричит, приплясывая, Амила, пробегает несколько десятков метров и возвращается к тюремным воротам, к тому месту, где стоит часовой.

Часовой безучастно смотрит на женщину, как смотрят на попрошайку.

— Эй, сюда нельзя!

— Аман? Аман! Сынок, — шепчет Амила.

— Говорят тебе, не подходи!

— Тут мой сын, Аман. Родной мой сынок.

— Ничего не знаю. Иди, бабка, иди!

Амила продолжает двигаться вперед. Тогда часовой поднимает ее и с силой швыряет на мостовую. И вот уже Амила снова сидит неподвижно у тюремных ворот.

Винтовочный залп. Амила вскакивает. Глаза ее блуждают по сторонам и наконец останавливаются на воротах. Воля покинула ее. Она стоит неподвижно, как изваянье. Затем направляется к часовому.

— Аман!.. Сааман, сынок! — собрав последние силы, громко кричит Амила.

Часовой грозно таращится на нее. В это время раздается выстрел из пистолета. Амила вздрагивает Часовой берет винтовку наперевес, преграждая старухе путь. Но Амила теперь ничего не боится.

— Тебя убили, сынок! — восклицает она. — Кто же посмел убить тебя, моего сыночка?

Часовой в полной растерянности. Собирается толпа. Часовой бьет в колокол — это сигнал тревоги. Амила на него наступает с упорством, свойственным только безумным. Глаза ее горят дикой злобой. В это время ворота открываются, и из них выходят солдаты. Воспользовавшись моментом, Амила подскакивает к воротам и кричит:

— Аман!

С неожиданной силой она вырывается от солдат. И вот она уже на тюремном дворе, возле канцелярии. За канцелярией начинается железная ограда, окружающая главный тюремный корпус.

— Где мой сын? Где Сааман? — без конца повторяет женщина.

Она с силой дергает дверь в железной ограде, и в этот момент появляется Карел ван Керлинг. Он идет прямо к Амиле. Солдаты тоже столпились вокруг нее.

Начальник тюрьмы внимательно наблюдает за действиями этой странной женщины. В глазах его, воспаленных после бессонной ночи, сострадание.

— Кто ты? — спрашивает начальник тюрьмы.

Амила пристально смотрит на ван Керлинга.

— Сынок мой здесь! — отвечает она. — Сааман.

Солдаты смотрят на начальника в ожидании приказа.

— Ты зачем сюда пришла, бабушка? — очень мягко спрашивает начальник.

Женщина затихает, лишь с мольбой смотрит на стоящего перед ней человека. Арестанты перестают молиться. Их внимание привлек шум возле тюремной канцелярии.

— Ты хочешь что-то сказать? — спрашивает начальник.

— Сынок мой! — выдыхает Амила.

— Твой сын? Что с ним?

— Аман… Сааман, мой сын, — жалобно произносит Амила.

Ван Керлинг бледнеет и, избегая взгляда женщины, качает головой.

— Моего сына приговорили к смерти, — объясняет Амила. — Я слышала, как в него стреляли. За что его убили? Я его мать. Родная мать. И ничего не знала! Увели его — и все. Даже не сказали — куда. Я сама видела, как его пинали ногами. Все меня обманывали. Все врут.

Люди молча слушают старуху. Изредка переглядываются.

— Ты в самом деле мать господина Саамана? — участливо спрашивает ван Керлинг, печально