Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— Что ж вы… Ешьте…

Анечка поднимает печальные глаза.

— Вы почему такая убитая? Вы нездоровы?

— Нет, не только. С тех пор, как меня послали на сырозавод, я чувствую себя хуже. Я не могу, понимаете, просто не могу десять часов ходить по кругу вместе с Чемберленом и вращать этот проклятый сепаратор. Я не могу! У меня нет сил!

Я опустил руку с кусочком сыра.

— Ешьте. Он честно заработан.

— Может, легче крутить ручку?

— Что вы… десять часов? Даже здоровые мужчины этого не выдерживают.

— Или лучше сдаться и пойти инженером на РМЗ?

Анечка тряхнула головой.

— Нет. Никогда. Я инженер-химик, и если меня вначале брали не по специальности на должность заместителя заведующего тракторной базой, то только потому, что вольный заведующий всегда должен иметь рядом с собой заключенного, на которого потом может свалить ответственность за воровство запчастей и за махинации с работой тракторов. Вы поймите: колхозы сидят без запчастей, но им нужно пахать, сеять и жать. Наша база нелегально обслуживает запчастями и тягачами всю округу: председатели хорошо платят, этим живет все наше начальство! Но злоупотребления могут вскрыться… В любой день… И я не хочу получать новый срок за то, что покрыла этих казнокрадов. Я не хочу! Сознание, что я прислуживаю банде негодяев, хуже ручки и оглобли! Пусть я работаю в должности клячи вместе с Чемберленом, но мы оба — честные животные!

Я положил кусочек сыра на стол и опустил голову.

— Все дело в здоровье Чемберлена. Пока мы ходим вместе — дело идет. Но бывают дни, когда он не поднимается на ноги. Одна ходить в оглобле десять часов я не в силах! Что будет, если…

Я встал.

— Ладно, не загадывайте вперед. У заключенного нет будущего. Живите сегодняшним днем. Сегодня у нас нет никаких дел, кроме отдыха, Анечка! — сказал я, видя, что она уже вытащила из-под топчана мой тощий вещевой мешок и принялась вытряхивать из него пыль. — Только после обеда сюда забежит на полчаса наш Тополь. Идем!

— Что с ней? Аборт?

— Да! Идем же, Анечка!

— Куда?

— Сейчас увидите! Ну, подбодритесь! Вольф, если начнут собираться товарищи, пусть подождут — я буду к десяти часам!

Мы проходим через вахту больничной зоны, огибаем рабочий барак и идем по направлению к главной вахте между стеной и забором — здесь тянется узкая полоса сочной немятой травы.

— Куда мы? — тревожно спрашивает Анечка.

— Вот сюда! — сияю я и указываю место. — Эту скамеечку я загодя смастерил вчера вечером под носом у стрелка. На вышке торчал Карп Карпыч.

— Зачем нам скамеечка? — тихонько смеется Анечка, видимо все уже понимая.

Мы садимся. Тихо. Перед нашими носами бурьян, позади него — серый дощатый высокий забор, увитый ржавой колючей проволокой. Но над нами — весеннее небо, ясное и холодное, которое вдруг нам начинает казаться теплым и ласковым.

— Как хорошо… — говорит Анечка. — Я никогда не думала, что в Сибири небо может быть приветливым…

Наша скамеечка — просто обломок старой доски на двух камнях. Нам тесно. Чтобы не упасть, она прижимается ко мне.

— И никого нет… Мы одни…

Я обнимаю ее за талию и привлекаю к себе. Солнце пригревает, и мы закрываем глаза.

— Это праздник: мы одни… — мечтательно, как будто в счастливой дреме говорит она.

— Эй, чего уселись здеся? Давай враз к такой-то матери, — вдруг крикнул с вышки усатый стрелок. — Еще целоваться будете?

Анечка вздрагивает, но я сильнее прижимаю ее к себе.

— Будем! — говорю я тихо и целую Анечку в губы. Раз. Два. Много раз.

— Вот гады! — удивляется стрелок. — Место под вышкой выбрали! Неужто иного кутка нету?

Анечка молчит, закрыв глаза.

— Нет! — тихо говорю я и опять целую ее. Не открывая глаз, она как будто просыпается. Потягивается.

— С добрым утром! — улыбаюсь я и крепко-накрепко ее обнимаю. Так мы сидим, обнявшись. Нам хорошо.

— Вот я вас, сучье отродье! — орет стрелок. — Разбегись от себя, а то стрелять буду!

Он стучит винтовкой.

— Он нас может убить? — дрожа в моих объятиях, спрашивает Анечка.

— Может.

Мы целуемся. Звякает затвор.

— Разойдись, а то…

Анечка не раскрывает глаз. Я делаю над собой усилие.

— Сейчас он может нажать курок… Пуля уже в стволе…

Мы открываем глаза и весело хохочем. Встаем.

— Что ж ты, стрелочек, в такое утро злишься? А? Посмотри-ка на небо!

Стрелок долго кашляет, смотрит на небо, потом кричит:

— Не положено, штоб целоваться! Поняли? А при чем, обратно, небо? Порядок полагается и при небе!

До угла я веду ее, обняв за талию. Спинами мы чувствуем провожающее нас дуло.

— Куда теперь?

— Я заготовил другое место. В запас!

Мы идем среди клумб прямо на противоположную сторону зоны. За баней ложимся в высокую траву на ковер сорванных и привядших цветов: я их сорвал и уложил вчера, чтоб не было так сыро. Солнце уже высоко поднялось над проволокой, но на ржавых крючках проволоки еще радужно сверкают и искрятся капельки росы. Теплеет. Ветерок шевельнет светлые весенние листочки вольных берез за забором, и опять стихнет. Мы сидим рядом, держа друг друга за руки. И опять сладко закрываются глаза. Анечка опускает голову на мое плечо.

— Я — Гитлер! Я — Гитлер! Убейте меня!!!

Женский голос звучит сначала издали, потом приближается. Передвигается вправо. Огибает баню. И вдруг истошно, надрывно, нечеловечески звучит над нами:

— Я — Гитлер! Я — Гитлер!! Убейте меня!!!

Мы вздыхаем и открываем глаза: нет, в лагере некуда спрятаться…

— Это Соня Изралевич? — сонно спрашивает Анечка.

— А кто же еще? Черт бы ее взял…

— Когда ее вывезут в Мариинск?

— Неизвестно. Весна. Нет свободного стрелка и подводы.

Соня — душевнобольная. Ее привезли с шестого лагпункта.

Она лежит в больнице № 1, но санитар не может усмотреть, на дворе тепло, и Соня часто прорывается во двор и босая бегает по зоне в одном белье.

— Она симулянтка?

— Нет.

— Почему кричит, что она Гитлер?

— Если будет кричать, что она заключенная, никто не обратит внимания — самоохранники дадут палкой по спине и все. Заявлять, что ты — Гитлер, в Советском Союзе может только сумасшедший. Это ее визитная карточка.

— Так она все-таки симулянтка?

— Нет. Но сумасшедшие тоже не дураки и соображают, что к чему. Позавчера мне удалось ее поймать. Говорю: «Соня, вот ты все требуешь, чтоб тебя убили, но бегаешь от забора или мимо забора, и тебя никто не убивает. Аты побеги прямо на забор — перебеги огневую дорожку и ухватись за проволоку руками. Тогда стрелок наверняка убьет тебя на месте, и все будет в порядке».