Е. Готтендорф - Герман Геринг

Всякий, слышавший это сообщение, мог понять, что дни Геринга сочтены; ясно было и то, что ссылка на его «болезнь» — не более чем предлог. Теперь могло последовать новое известие — о смерти «в результате сердечного приступа». Это могло произойти, при необходимости, еще до самоубийства Гитлера.

Геринг и его охранники услышали передачу из Гамбурга, находясь в пути. По предложению Геринга, они все решили покинуть разрушенный Оберзальцберг и переехать в замок Маутерндорф, где имелись все условия для проживания. Адъютантов и помощников Геринга решили оставить в Зальцбурге. (Их тоже было приказано расстрелять после смерти Гитлера.) Эмми Геринг не любила Маутерндорф и не хотела туда ехать, но пришлось согласиться. Там они все и поселились. И арестованные, и охранники обедали вместе за одним столом, и Геринг с удивлением и досадой думал о том, что среди офицеров люфтваффе не нашлось охотников приехать и освободить его. На самом деле желающие были: генерал Коллер уже отдал приказ, и группа летчиков 1-го воздушного корпуса, расквартированного в Линце, готовилась освободить своего (бывшего) рейхсмаршала, но им помешал местный гауляйтер Эйгрубер, заподозривший неладное и заявивший, что не позволит освободить «этого предателя Геринга» собравшегося перейти к американцам».

2. «Стало легко…»

У него тряслась рука, нога и голова, и он, не переставая, продолжал повторять: «Расстрелять их всех, расстрелять их!»

1 мая 1945 г. радио сообщило о смерти Гитлера. Геринг передал новость жене (которой нездоровилось), и она, по ее словам, «внезапно почувствовала огромную легкость и умиротворение». «Полный, невероятный покой спустился на нас и на все вокруг. Я чувствовала пустоту в душе, как будто внутри у меня все выгорело». Ее муж переживал событие по-другому, воскликнув: «Теперь мне не будет оправдания! Ну почему я не мог сказать ему, что он неправ по отношению ко мне, и что я всегда, всегда был ему верен!»

Эмми попыталась отвлечь мужа от мрачных мыслей, сказав, что чувствует слабость, и он, стараясь ее успокоить, постепенно успокоился и сам.

Вскоре из Зальцбурга к Герингу прибыли два его адъютанта и остальные помощники. Геринг позвонил фельдмаршалу Кессельрингу, принявшему на себя командование и управление южной частью территории Германии, еще не занятой противником, и попросил сообщить адмиралу Деницу, что «рейхсмаршал намерен принять участие в переговорах о прекращении огня». Кессельринг передал сообщение в штаб Деница, но никакого ответа не последовало.

Почти сразу же в штабе Кессельринга раздался новый звонок: штандартенфюрер (полковник) СС Браузе, командир охранников, державших Геринга под арестом, спрашивал, следует ли ему привести в исполнение приказ Гитлера, предписывавший расстрелять Геринга, его семью, личного врача и офицеров его штаба (среди которых было два члена генерального штаба вермахта). Кессельринг запретил это делать и приказал штандартенфюреру покинуть дом Геринга, не причиняя ему и его людям никакого вреда.

Утром следующего дня, когда эсэсовцы стали укладываться, собираясь уехать, Геринг, прогуливаясь по саду, заметил отряд военнослужащих люфтваффе, проходивший по улице. Он остановил их и подозвал к себе, солдаты и офицеры зашли в сад и столпились вокруг него, поздравляя с освобождением и говоря, что они прибыли по приказу фельдмаршала Кессельринга. Генерал Пауль Дейхман рассказывал потом, что мог бы освободить Геринга и раньше, но не решился подвергать его жизнь опасности и выжидал, наблюдая за развитием событий.

Геринг наконец почувствовал себя свободным. Он продолжал жить в Маутерндорфе и отправил своего адъютанта фон Браухича к американцам, с письмом к генералу Эйзенхауэру, содержавшим предложение начать переговоры о прекращении огня, «как солдат с солдатом», в дополнение к тем, которые должно было вести правительство Деница. В качестве места для проведения переговоров была назначена вилла «Замок Фишгорн», которую генерал Коллер реквизировал у хозяина, не пожелавшего пустить к себе Геринга добровольно. 8 мая Геринг покинул Маутерндорф и поехал в Фишгорн вместе со своим штабом.

Дорога, по которой ехал Геринг вместе с семьей и подчиненными, была забита отступавшими немецкими войсками. На одной из остановок солдаты, узнав Геринга, окружили его машину и бурно его приветствовали, радуясь тому, что «Герман жив», и выражая надежду на то, что «теперь дела пойдут не так скверно!» Здесь же его встретил лейтенант американской армии, с которым они вместе поехали в Фишгорн. Там Геринга приветствовал американский бригадный генерал Стак, пригласивший его «вместе отобедать и обсудить положение».

Герингу и его семье отвели комнаты на втором этаже; на обед он пришел один, без жены, и генерал Стак сказал ему, что генерал Эйзенхауэр гарантирует Герингу безопасность, что, как выяснилось позже, было неправдой.

На следующий день Герингу предложили попрощаться с его семьей и сотрудниками и повезли в город Китцбюхель, в штаб американской 7-й армии, которой командовал генерал Шпаатц, присутствовавший ранее на церемонии подписания капитуляции германской армии в Карлсхорсте. Геринга поместили в отеле и разрешили провести пресс-конференцию, на которую собралась масса журналистов, фотографов и кинорепортеров. Они расспрашивали Геринга об аресте и о последнем периоде его деятельности; потом принесли шампанское, и Геринг почувствовал уверенность, видя, что его не собираются унижать и обращаются как с солдатом, исполнявшим свой долг. В его душе стала крепнуть надежда на то, что «все как-нибудь обойдется!» Он успокаивал себя, думая о том, что не допускал в свое время жестокостей по отношению к пленным вражеским летчикам, например во Франции, когда их приводили к нему с поля боя (потом они попадали в лапы людей Гиммлера, знавших, как с ними поступить, — но ведь он-то был ни при чем!).

Генерал Эйзенхауэр, узнавший на следующий день о пресс-конференции Геринга, был раздосадован и смущен и приказал перевезти бывшего рейхсмаршала в Аугсбург, посадить под стражу и подвергнуть допросам. По прибытии на новое место Геринга поместили в дом, где уже находились еще три пленных немецких генерала; у Геринга отобрали маршальский жезл и заставили снять ордена, эполеты и аксельбанты, а также и золотое кольцо с бриллиантом. Все это его встревожило, он рассчитывал на лучшее обращение: ведь он был рейхсмаршалом, далеко возвышавшимся над простыми генералами, с которыми теперь делил место заключения — но, может быть, американцы, известные своим невежеством, не разбирались в таких тонкостях?