Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

пришлось отложить давно запланированную на май поездку в Польшу.

Проводить в последний путь Юрия Олешу, скончавшегося 10 мая 1960 года, Паустовский не смог. На похороны Пастернака в Переделкине 2 июня пришёл с трудом.

Аркадий Ваксберг[41] о присутствии Паустовского на похоронах Пастернака вспоминает так:

«Гроб стоял в небольшой проходной комнате первого этажа – мы прошли мимо один раз, потом второй, потом третий… Народу всё прибывало. Запомнился Паустовский, с трудом, задыхаясь, одолевший две или три ступеньки крыльца. Он обнимал светловолосую женщину с подурневшим от горя лицом: она рыдала на его плече. Следы былой её миловидности можно было скорее домыслить, чем зримо увидеть. Позже я понял, что это была Ольга Ивинская. Когда Ливанов (кажется, ножкой табурета) закрыл дверь в дом, спасаясь от напиравшей публики, а ещё больше от толпившихся повсюду сексотов, Ивинская – и Паустовский тоже – остались снаружи»337.

Осень 1960 года омрачило «Открытое письмо» украинского писателя Максима Рыльского Паустовскому, опубликованное в «Литературной газете» 29 октября, в котором тот обвинил Константина Георгиевича в том, что в его произведениях содержатся оскорбления в адрес Украины. Обвинение было явно надуманным и «выросло» на пустом месте. Но ответ был необходим.

В писательской среде потянулись слухи, что столь провокационное «Открытое письмо» писал вовсе не Рыльский, а сам Максим Фадеевич, которого Паустовский искренне уважал. О существовании этого письма Паустовский узнал из газеты. Так или иначе, но дальнейшего обострения конфликта не последовало, и диалог «у барьера» двух старейших писателей, корнями связанных с Украиной, очень быстро вошёл в мирное русло.

3 ноября «Литературная газета» опубликовала ответ Паустовского, в котором он назвал «выпад» Рыльского в свой адрес не чем иным, как «…фактом морального порядка», далёким от «литературного выступления». Цель – поссорить Паустовского с украинским читателем. Не получилось.

В середине ноября 1960 года Паустовский в сопровождении супруги Татьяны последний раз в своей жизни приедет в Ленинград и пробудет в городе до начала декабря. Повод для приезда более чем значимый – праздничные мероприятия по случаю восьмидесятилетия Блока.

Предзимье в Питере – непростое время для прогулок по городу. И если в эту пору ещё и не легла плотная, ажурная шуга на Неве, то жгучие холодные ветра Балтики, пронизывая ровные как стрелы улицы города, хорошо дают о себе знать. Солнечные лучи редко играют в это время на куполах соборов, и шпили Петропавловки и Адмиралтейства изо дня в день тоскливо смотрят в низкое, хмурое небо, «навалившееся» всей своей невесомостью на городские кварталы. Тишина уютных двориков, соединяющих собой целые кварталы, дышат в это время уютом, давая возможность если и не согреться, но хоть как-то укрыться от дикого ветра.

Охватывало ли Паустовского предчувствие того, что он последний раз видит Питер?

Трудно сказать.

Но по городу, словно прощаясь с ним, он будет гулять много.

Приехав из Ленинграда, он почти сразу же уедет в Ялту и вернётся в Москву лишь в мае будущего года, так и не успев дописать вторую часть своей «Золотой розы», которая в рабочем варианте по-прежнему будет носить название «Собеседник сердца».

В самый канун Нового года Паустовский получит весьма забавное письмо с Украины, со Львовской студии телевидения, в котором будет говориться о том, что он принят почётным членом телевизионного клуба романтиков «Бригантина».

«В этом году, – говорилось в письме, – от причала Львовской студии телевидения ушла в своё первое плавание “Бригантина”. Так было положено начало телевизионному клубу.

В нашем клубе – все романтики, начиная от капитана и кончая палубным матросом.

Вас, Константин Георгиевич, мы знаем как искреннего писателя и романтика.

На одном из заседаний cовета “Бригантины” Вы единогласно приняты почётным членом клуба романтиков. В ряду почётных членов команды рядом с Вами стоят Грин, Багрицкий, Ефремов, Казанцев.

15 мая наша “Бригантина” уходит в очередное плавание. К этому времени нам бы хотелось получить от Вас, Константин Георгиевич, ответ на вопрос: “Как бы Вы писали своих ‘Романтиков’ сейчас?”»338

Каков был ответ Константина Георгиевича, мы, к сожалению, не знаем. Но предложение отправиться в плавание, пусть и образное, он наверняка принял. Ведь с такой командой он был готов к любому, даже самому авантюрному путешествию!

Говоря о романтической школе отечественной литературы, будет нелишним отметить, что на рубеже 1950—1960-х годов в печати стали появляться статьи, нацеленные не только на «реабилитацию» этого литературного направления, но и придание ему особой значимости в формировании личности. Романтизм начинает признаваться как неоспоримая ценность, имеющая крепкую связь с реализмом в формировании личности.

В потоке этих статей следует особо отметить опубликованную в «Новом мире» № 4 за 1960 год статью Л. Швецовой «Против недоверия к романтике». В ней автор, упомянув о таких писателях-романтиках, как Аркадий Гайдар, Константин Паустовский, Александр Довженко, указывает, что «изменение соотношения между идеалом и действительностью, между “сущим” и должным определяет содержание романтики в произведениях о современности».

«Подлинный романтик, – подчёркнуто резюмирует Швецова, – не поборник пресловутой “теории бесконфликтности”, а художник, которому присуще поэтическое видение, мироощущение и повышенная, обострённая чуткость к добру и злу».

И в этом «поэтическом видении» и «обострённой чуткости к добру и злу» Паустовский был в не конкуренции.

Часть десятая. «Мне хочется хотя бы маленькой, но светлой памяти о себе…». 1961—1968

«У меня… три адреса – в Москве, Тарусе и Ялте…»

1961 год.

Корней Чуковский 4 января в своём дневнике запишет:

«Год начался для литературы ужасно. Из “Октября” вырезали роман Казакевича (речь идёт о повести «Синяя тетрадь», в рабочем варианте – «Ленин в Разливе». – О. Т.). Из “Знамени” изъяли роман Василия Гроссмана («Жизнь и судьба». – О. Т.); из “Нового мира” вырезали воспоминания Эренбурга о Цветаевой, о Пастернаке и проч.»339.

Непростым этот год окажется и для Паустовского.

11 февраля 1961 года он признается Лидии Делекторской, написав ей в Париж:

«Много работы, много всяческих испытаний, много бед у друзей, некоторое количество припадков астмы и по временам даже отвращение к перу и бумаге (из-за “многописания”) – всё это служит для меня самым сомнительным и жалким оправданием. <…>

Написал небольшую вещь о Бунине. Написал большой рассказ “Амфора” и ещё кое-что. Сейчас засел в Ялте и пишу здесь вторую книгу “Золотой розы”. Думаю окончить к маю. В мае мне придётся лететь с Татьяной Алексеевной в США. Союз писателей настаивает на этой поездке в связи с тем, что в Нью-Йорке выходит весь цикл автобиографических повестей.