Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

– за вашу свободу!»[35] Однако «братья и друзья» (лексика обращения, заметим, перекликается с весьма популярной тогда «Одой к радости» Шиллера) отнюдь не спешили восторженно откликнуться на эти призывы. Фациус писал: «Эта прокламация вызвала некоторое движение, ибо электор Майнцский (барон фон Эрталь. – Л. К.) приказал поставить под ружье 3000 рекрутов. Электор Кёльнский созвал свое правительство и отдал распоряжение о том, чтобы все его подчиненные и клирики скорейшим образом разъяснили обывателям неминуемую опасность и побудили их взяться за оружие. К несчастью, народ не проявил большого желания прислушаться к этим увещеваниям, и если французы с их превосходящими силами пожелают проникнуть дальше, принцу Кобургу придется противостоять им без подкреплений, со своей единственной армией»[36]. Чуть позже, в депеше от 7 (18) августа 1794 года, Фациус развивает эту же тему: «Электор Кёльнский не встречает больше прежнего рвения в городах своего электората. Там заявляют, что французы ведут войну только против священников, знати и князей, а те не желают участвовать в обороне страны, прежде чем им не гарантируют полного запрета на конфискацию земельных владений знати и церкви. И нет никакой нужды сопротивляться врагу, который не угрожает ни крестьянам, ни горожанам <…>»[37]. Через неделю, 14 (25) августа 1794 года, Фациус сообщает: «В Бонне горожане вооружились, но лишь ради охраны своих собственных очагов, и чтобы их вразумить, нужно, чтобы представители церкви, знать и все привилегированные особы встали на стражу вместе с ними»[38]. Идея вооружить жителей Бонна, раздав им оружие и патроны, обернулась фарсом (именно это слово использует Фациус в своей депеше): два чиновника не поладили между собой, а князь-архиепископ Максимилиан Франц, находившийся в безопасном отдалении, заявил, что ничего не знал о подобных намерениях.

Любопытно читать эти донесения, представляя себе друзей и бывших сослуживцев Бетховена, находившихся в это время в Бонне. Некоторые из них покинули город, когда обозначилась угроза войны или когда война стала реальностью (в частности, вслед за Бетховеном в Вену вскоре перебрались оба его брата, Карл Антон Каспар и Николаус Иоганн). Другие не могли или не хотели уезжать по разным причинам, хотя капелла, естественно, прекратила свое существование и постоянной работы у музыкантов больше не было. Николаус Зимрок остался в Бонне навсегда, будучи обременен большой семьей и, похоже, не ожидая для себя особых неприятностей со стороны французов. Впоследствии он довольно успешно занялся нотоиздательством, не брезгуя в том числе и пиратством (Бетховен смотрел на это сквозь пальцы, а иногда и поощрял старого друга). Семья Рис также пережила самое трудное время в Бонне: скрипач Франц Антон Рис, глава семьи, один из наставников и старших друзей Бетховена, был уже немолодым человеком, а его сыновья, наоборот, еще слишком юны, чтобы попасть в рекрутский набор. Однако эта опасность, которой столь удачно избежал сам Бетховен (в 1790-х годах его вполне могли забрать в ту или иную армию), догнала Фердинанда Риса, ученика Бетховена, в 1805 году в Вене. Поскольку Рис находился в Бонне в момент заключения Люневильского мира 1801 года, когда город был официально объявлен французским владением, он волей или неволей сделался гражданином Франции. Повестка о призыве Риса во французскую армию была получена им осенью 1805 года, когда Австрия и Франция в очередной раз находились в состоянии войны и войска Наполеона приближались к Вене. Для австрийских властей Рис был иностранцем, вражеским подданным, обязанным в военное время немедленно покинуть город, а французы ожидали увидеть его на призывном пункте в Бонне, куда он был вынужден добираться с огромными трудностями[39]. История эта разрешилась относительно счастливо: из-за дефекта зрения его комиссовали и отпустили. Не столь драматично, но тоже переменчиво складывалась судьба близкого приятеля Бетховена, композитора и флейтиста Антонина Рейхи (1770–1836), который после захвата Бонна французами бежал в Гамбург, а в 1799-м решил попытать удачу в Париже, но спустя несколько лет уехал в Вену, где тоже не добился успеха, и лишь после возвращения в Париж в 1808 году занял достойное место на французском музыкальном олимпе.

Судьбы Бетховена и его боннских друзей и знакомых оказались очень различными не только вследствие их профессиональных занятий, но и вследствие личного выбора, который иногда выглядел парадоксальным. Бетховен, невзирая на свои республиканские симпатии, в 1792 году отправился в имперскую столицу Вену, а вовсе не в революционный Париж.

Сыновья русских дипломатов из немецких семей Струве и Фациус пошли по стопам отцов и принесли присягу Екатерине II. Иоганн Кристофор Фациус долгое время служил секретарем отца; в марте 1794 года он был назначен переводчиком при отце[40], а позднее сделал успешную самостоятельную карьеру[41]. Из всей многочисленной семьи «русского агента» Фациуса прочнее всего с Бонном был связан Леонард, несомненно, входивший в круг общения Бетховена. Об этом косвенно свидетельствует запись Леонарда, украшенная его собственноручно выполненным силуэтом[42], сделанная между 1790 и 1794 годами в альбоме их общей приятельницы, первой боннской красавицы Барбары Кох, предмета тщетных воздыханий многих боннских юношей (в 1802 году она вышла замуж за графа Антона фон Бельдербуша). Леонард покинул Бонн вместе с отцом в конце июля 1794 года и затем помогал Фациусу-старшему в его делах, выполняя различные поручения. Осенью 1797 года он приехал в Петербург для сопровождения бронзовой группы для фонтана в Гатчине. Скульптуры были приобретены неутомимым Иоганном Фациусом в Нюрнберге. Фациус-старший получил одобрение вице-канцлера князя Александра Борисовича Куракина и со всеми необходимыми счетами и документами переправил их под присмотром сына в Гатчину, однако там никто не спешил заниматься их установкой, и Леонард Фациус, оказавшись на чужбине без денег и покровителей, жаловался Куракину в письме от 9 ноября 1797 года на свое бедственное положение[43]. Как удалось выяснить П. Г. Сербину, в Петербурге он оставался как минимум до августа 1798 года[44].

После 1794 года никаких контактов Бетховена с членами семьи Фациус не прослеживается. Единственный профессиональный музыкант из этой семьи, Иоганн Генрих, сумевший оставить след в русской музыкальной культуре, вряд ли что-либо знал о Бетховене, поскольку уехал из Бонна, когда Людвиг был совсем ребенком, а в России начала 1800-х годов имя Бетховена еще не было достаточно известно; музыка Бетховена начала публично исполняться в Москве и Петербурге уже после 1812 года[45].

История семьи Фациус интересна сама по себе, даже вне связи с Бетховеном. Но, как уже упоминалось, эта семья много лет дружила с семьей Струве, один из представителей которой был в юности близким другом