Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

еще не повлекли за собой кровавых последствий и воспринимались как порыв человечества к более справедливому общественному устройству. Среди юношеских песен Бетховена около 1792 года появилась декларативно-плакатная песня на стихи Готлиба Конрада Пфеффеля «Свободный человек» WoO 117; она была напечатана в Бонне лишь в 1808 году во второй редакции 1795 года – в Вене такой текст цензура бы, разумеется, не пропустила. В Бонне же ее, несомненно, распевали друзья Бетховена во время совместных встреч и пирушек.

Иоганн Фациус еще раз появился в Бонне при весьма драматических обстоятельствах в 1794 году, когда Бетховена там уже не было. Хронику событий описал сам Фациус в своих регулярных депешах в Петербург, адресатом которых был тогдашний вице-канцлер Российской империи граф Иван Андреевич Остерман (1725–1811). Письма Фациуса написаны на французском языке очень аккуратным почерком его сына-секретаря Иоганна Кристофора (почерк Кристофора установлен П. Г. Сербиным). Первое письмо Фациуса из Бонна датировано 19 (30) июня 1794 года; в нем сообщается о вынужденном бегстве Фациуса из Брюсселя после начала там боевых действий между французскими и имперскими войсками и об эвакуации из города властей и правительства Австрийских Нидерландов[21]. Не имея возможности заниматься своей основной служебной деятельностью в качестве консула, Фациус фактически стал военным корреспондентом (а в какой-то мере и шпионом), оперативно передававшим в Россию последние сведения о перемещениях враждующих армий, о действиях князей и полководцев, о поступках и передвижениях августейших особ и политически значимых лиц, о настроениях в войсках и в народе.

Каждое письмо снабжено в конце карандашной пометой на русском языке о дате получения. Обычно дипломатическая почта доходила в Петербург за 10–11 дней, иногда чуть дольше; бывали случаи, что два-три письма доставлялись одновременно (видимо, это было связано с датами отправки курьеров). С нынешними темпами распространения информации такие сроки сравнивать невозможно, но для XVIII века они выглядели весьма оперативными – в газетах новости появлялись с куда большим опозданием.

В Бонне Фациус находился до двадцатых чисел июля 1794 года, после чего перевез свою семью вместе со всем имуществом в баварский Ашаффенбург – резиденцию князей-электоров Майнца, откуда продолжал неутомимо слать депеши Остерману. Из этих писем можно извлечь немало подробностей, не имеющих, конечно, отношения к музыкальным материям, но раскрывающих исторический контекст этого бурного времени.

Бетховен, живший тогда в Вене, имел, очевидно, очень смутное понятие о том, что происходило летом 1794 года в его родном Бонне, и его вряд ли можно за это винить: официальная пресса строго цензурировалась, частная переписка также подвергалась перлюстрации, если не была отправлена с оказией. Два письма, отосланных Бетховеном летом 1794 года в Бонн Николаусу Зимроку его старому сослуживцу по придворной капелле, занявшемуся нотоиздательством, выдержаны в жизнерадостном тоне. Первое из них, от 18 июня, вполне безмятежно: Бетховен говорит о гравировке своих Вариаций WoO 67 на тему графа Фердинанда Вальдшейна и предлагает отослать с оказией рукопись этих вариаций из Вены в Бонн «к моему другу, графу Вальдштейну»[22]. Между тем Фациус сообщает Остерману из Бонна 26 июня (10 июля), что страну наводнили многочисленные беженцы из Австрийских Нидерландов: вереницы повозок беспрестанно движутся по направлению к Кёльну, и несчастные люди вынуждены ночевать на улицах, в том числе и в Бонне, а в военных госпиталях, развернутых в Кёльне и близ Бонна, находится 12 000 раненых и больных[23]. Судьбы беженцев явно сильно волновали Фациуса, много работавшего ранее с переселенцами; он постоянно упоминал о бедствиях беженцев в своих посланиях к Остерману, который, разумеется, не мог и не желал ничем помогать этим людям, это было вне его компетенции, полномочий и личных интересов.

Фациус тщательно отслеживает лихорадочные переезды курфюрста-архиепископа Кёльнского, того самого Максимилиана Франца, который отправил Бетховена в Вену совершенствоваться в мастерстве у Гайдна, а с марта 1794 года перестал выплачивать ему полагавшееся содержание. Не зная исторического контекста, трудно удержаться от упреков в адрес князя, который отказал гениальному музыканту в какой-либо поддержке и вообще крайне скептически отнесся к заверениям Гайдна в том, что «самые высокие милости, оказанные Вашей курфюрстской светлостью Бетховену, окупятся с лихвой»[24]. Вероятно, Максимилиан Франц был неплохим правителем для мирного времени, но в военной обстановке его склонность к созерцательной жизни и полное отсутствие боевых качеств сыграли роковую роль в судьбе его княжества. Не обладая ни стратегическим мышлением, ни умением властно вести за собой людей, ни сильной политической волей, курфюрст метался из Бонна в Мюнстер и обратно, заезжая также в Ашаффенбург, но, похоже, его главной заботой было спасение собственной жизни (брату казненной на гильотине королевы Марии Антуанетты, безусловно, было чего опасаться) и сохранение материальных ценностей. В письме от 26 июля (6 августа) 1794 года, написанном уже из Ашаффенбурга, Фациус сообщал, что князь-электор, готовый бежать из Бонна, уже переправил в Мюнстер все драгоценности, архивы и казну[25].

Очень интересно сравнить свидетельства об умонастроениях того времени, зафиксированные в репортажных депешах Фациуса и в письме Бетховена к Зимроку от 2 августа 1794 года, явно отправленном с оказией и потому написанном без оглядки на цензуру. Несмотря на шутливый и даже ёрнический тон, в письме Бетховена проскальзывает его симпатия к революции и революционерам:

«Я посулил Вам в предыдущем письме прислать что-нибудь из своих сочинений, и Вы истолковали это обещание как галантную фразу придворного кавалера. Чем заслужил я такой титул? Тьфу, кто же станет усваивать придворный диалект в наши нынешние демократические времена! Чтобы избавиться от навязанного Вами титула, я сразу же после предпринятого мною и близкого уже к завершению основательного пересмотра своих композиций пошлю Вам нечто такое, что непременно Вами будет вырезано на меди. <…> У нас тут очень жаркая погода; венцы опасаются, как бы не пришлось им в скором времени остаться без мороженого, так как зима была до того мягкой, что стало трудно раздобыться льдом. Здесь взяты под стражу различные видные люди и ходят слухи, будто должна была вспыхнуть революция. Но я полагаю, что покуда австриец располагает темным пивом и сосисками, он на восстание не поднимется. Отдан приказ, чтобы после 10 часов вечера ворота, ведущие в предместья, были заперты. Солдаты зарядили ружья. Громко разговаривать нельзя, а то полиция предоставит квартиру»[26].

Между шутками по поводу гедонизма столичных жителей в письме Бетховена кратко говорится о раскрытии 21 июля 1794 года заговора «венских якобинцев». В ночь на 24 июля начались аресты руководителей тайной организации во главе с обер-лейтенантом Францем Гебенштрейтом. Под «видными людьми», которых Бетховен предусмотрительно не называет по