Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

именам, подразумевались сподвижники Гебенштрейта: барон Андреас фон Ридель (бывший воспитатель детей императора Леопольда II, в том числе и правившего с 1792 года императора Франца II), советник магистрата и поэт Мартин Йозеф Прандштеттер и другие[27]. Скорее всего, с некоторыми из этих «видных людей» он был знаком – они вращались в венских литературных, артистических и интеллектуальных кружках, будучи либо поэтами, либо искусными полемистами. В январе 1795 года некоторые венские якобинцы (в первую очередь Гебенштрейт) были казнены через повешение, другие приговорены к длительным срокам тюремного заключения (амнистия, впрочем, последовала в 1802 году, но не все помилованные до нее дожили). Н. Л. Фишман полагал, что эти события вызвали появление второго варианта песни Бетховена «Свободный человек» WoO 117, у которой в Вене 1795 года не было ни малейших шансов на публикацию, но этот внутренний порыв красноречиво запечатлел отношение Бетховена к аресту и казни «видных людей». По мнению Фишмана, «Бетховен не простил этой казни императору Францу до конца своих дней; во всяком случае, его ненависть к императору была столь глубока, что в 1816 году он якобы сказал сыну Николауса Зимрока, Петеру, что такого негодяя, как император Франц, “надо бы повесить на первом хорошем дереве”»[28].

Почему казнь Гебенштрейта и его единомышленников должна была произвести шокирующее впечатление на Бетховена и всех прочих очевидцев, каких бы взглядов они ни придерживались, отчасти проясняется из депеши посла Андрея Кирилловича Разумовского к вице-канцлеру Остерману от 3 (14) января 1795 года. Разумовский сообщил, что казнь состоялась на Глацисе (пустыре под стенами Вены) три дня назад, то есть первого января, сразу же после празднования Нового года или даже одновременно с продолжавшимися праздниками. В Вене этому дню придавали особое значение. Если Рождество отмечали в церкви и у семейного очага, то Новый год непременно сопровождался публичными визитами, приемами, балами, подарками и поздравлениями. На улицах Вены царило веселое оживление, и, хотя многие небогатые люди сетовали на то, что новогодние праздники обходятся им слишком дорого (каждому лакею и посыльному нужно было дать чаевые, не говоря уже о расходах на обязательные подарки родственникам, покровителям и друзьям), обычай соблюдался неукоснительно. Мрачное зрелище казни 1 января 1795 года резко нарушило эту хлопотную, но обычно радостную атмосферу. Более того, Разумовский обратил внимание на то, что смертный приговор был вынесен и исполнен вразрез с действовавшими на тот момент законами покойного императора Иосифа II, который отменил смертную казнь даже для государственных преступников[29]. Следовательно, и Бетховен, и его сверстники успели вырасти и возмужать, не становясь очевидцами публичных казней. На фоне гуманного правления Иосифа II и Леопольда II те реки крови, которые лились в послереволюционной Франции, казались проявлением дикого варварства, и тут почти не было разногласий между поклонниками и противниками революционных идей. Разумовский, нисколько не сочувствуя революционерам, отметил хладнокровное мужество, с которым Гебенштрейт принял свою судьбу. В глазах же своих сторонников вождь венских якобинцев выглядел настоящим героем, а император Франц – предателем заветов Иосифа, поскольку устроил показательно жестокую и беззаконную казнь в качестве зловещего новогоднего «подарка» жителям Вены.

Между тем Фациус занимал другую позицию и вполне одобрял действия императора. В депеше к Остерману от 1 (12) января 1795 года из Ашаффенбурга он сообщал, что туда прибыл некий офицер из Вены, сообщивший о раскрытии нового заговора. «К счастью, зачинщики схвачены, и остается надеяться, что это смертоносное племя будет, наконец, истреблено»[30]. Антиреволюционные и антиреспубликанские взгляды Фациуса – отнюдь не формальная дань его официальному положению русского дипломата и подданного Екатерины II; таковы, по-видимому, были его собственные убеждения, хотя кровожадность ему, безусловно, претила. В депешах за 1794 и 1795 годы Фациус неоднократно именует наступающих на рейнские области французов «варварами», а вождей революции – «чудовищами». Он использует столь экспрессивные выражения, как «опустошительные орды варваров»[31], и называет якобинцев «свирепыми врагами всего сущего»[32], приравнивая их тем самым к дьяволу, «врагу человечества».

Среди его депеш обнаруживается поразительный документ в жанре, совершенно неподходящем для служебной, и тем более дипломатической переписки: сочиненное Фациусом на французском языке весьма длинное (26 катренов) стихотворение «Республика в воздухе», в котором он сравнивает Французскую республику с воздушным шаром и предрекает ей печальную судьбу. Стихотворение, в котором используется весьма специфическая лексика («аэростатический баллон», «газ», «парашюты»), постепенно переходит в жанр политической инвективы против якобинства и внезапно завершается не просто апологией монархии, а дифирамбом в адрес Екатерины II[33]. Никакой фактической информации этот стихотворный памфлет не содержит, видимо, Фациусу требовалось дать выход своим чувствам и заодно заявить о себе как о человеке, наделенном в том числе и литературными талантами (впрочем, по его письмам это и так видно).

При этом никаких иллюзий относительно ума, воли и военных способностей тех, кто противостоял в 1794 году французской «заразе», у честного и трезвомыслящего Фациуса не было. Находясь в гуще событий и будучи одновременно немцем по крови и русским подданным в силу собственного выбора, он мог позволить себе занимать позицию объективного наблюдателя, высказываясь о прусских и австрийских политиках и военачальниках вполне корректно, однако совершенно нелицеприятно. В описаниях Фациуса встречи и перемещения августейших особ, эрцгерцогов, принцев, курфюрстов и генералов выглядят хаотичными и бессмысленными. В письме от 7 (18) августа 1794 года он замечает: «Беда возрастает еще и оттого, что враг действует по единому плану, в то время как союзники (Пруссия и Австрия. – Л. К.), похоже, никакого плана не имеют. У них нет ни согласия, ни энергии. Когда совершаются ошибки, одна из сторон возлагает вину за них на другую. Оставление Трира приписывают нехватке паролей у пруссаков. Смерть Робеспьера рассматривается как несчастье. Он был вроде тех заразных болезней, которые разрушительно действуют на другие, более многочисленные, инфекции и в конце концов уничтожают сами себя. Он представлял якобинскую Францию, но теперь власть там попала в руки бешеных (enragés), с которыми вряд ли стоит ожидать каких-то переговоров»[34].

Столь же честно и с искренней горечью Фациус описывает умонастроения жителей Бонна и его окрестностей, вполне характерные для молодежи из круга общения Бетховена. После сдачи французам Брюсселя и отступления из Рейнской области главнокомандующий австрийскими войсками фельдмаршал Кобург (Саксен-Кобург-Заальфельдский) выпустил 30 июля 1794 года печатное воззвание «Немецкие братья и друзья» (Deutsche Brüder und Freunde), в котором призывал жителей продолжать сопротивление, создавая народное ополчение и присоединяясь к армии: «Вставайте! Вставайте тысячами! И сражайтесь вместе с нами за ваши алтари, за ваше войско, за вашего императора