Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Разговор происходит в доме старосты, в сельской местности, километрах в тридцати пяти на юго-восток от Джакарты, куда только что прибыл партизанский полк.

— Может, вернешься в Мадиун?

— Ма-ди-ун, — произносит Ратни задумчиво, потом переходит на шепот: — Думаю, никогда в жизни не вернусь в Мадиун.

— Ратни, ты сейчас не в себе.

— Родных у меня там нет. И на всей земле никого нет. Ни братьев, ни сестер. Зачем же мне ехать в Мадиун? — Она вопросительно смотрит на Чанимина. — Ты ведь знаешь, старшего учителя, который был так добр ко мне, нет в живых. Его зарубили во время мятежа.

— Знаю.

Ратни снова опускает голову.

— А какой хороший был человек.

— Я так и не успел с ним познакомиться, с твоим приемным отцом. Да будет легко его душе за гробом. А приди мы на несколько минут позже, тебя тоже убили бы «красные дьяволы»!

— Я от всей души тебе благодарна. А еще больше Маману. Если бы он не выстрелил сразу…

— Я знаю, ты добрая девочка, Ратни.

— Плохо мне. — Она умолкает и смотрит на Чанимина. — После его гибели я почувствовала себя осиротевшей, как в то время, когда бомбой союзников в Сурабае убило отца, мать, братьев и сестер.

— Я все это знаю, Ратни!

— Так я и не успела отблагодарить Мамана за его великую доброту. И отца с матерью я не успела отблагодарить. А главное — никогда не смогу отблагодарить моего доброго учителя, который пожертвовал жизнью, чтобы спасти мою честь. Как все в этом мире ужасно!

— Ты хорошая девочка, Ратни.

— Жизнь теперь утратила для меня всякий смысл.

— Утратила смысл, — с болью повторяет капрал Чанимин. — Но ты совсем еще молодая! А мир создан для молодых.

— Нет, братец Мимин, — устало говорит Ратни, — когда некому делать добро, жизнь не имеет смысла.

— Какая ты благородная!

— Совсем нет, братец Мимин, совсем нет! Поэтому на меня и валятся несчастья.

Чанимин не знает, что ответить, берет зеркало со стола и принимается себя рассматривать. Смуглое лицо его изуродовано ожогами и шрамами. Чанимин болезненно морщится и с ненавистью ставит зеркало обратно на столик. Но стоит ему взглянуть на Ратни, как глаза его загораются надеждой, и тоскливое выражение сменяется радостным. Но Ратни не замечает, как смотрит на нее деверь.

— Так легко овдоветь! — вздыхает Ратни.

— Ты очень много пережила, Ратни!

Снова молчание. Каждый занят своими мыслями. Смех на улице не стихает. И так же мирно гудит движок.

— Все это началось восемь лет назад, когда голландцы капитулировали и пришли японцы. А что ждет меня в будущем? — произносит Чанимин.

— Так рано овдоветь, — говорит Ратни.

— Ни о чем не беспокойся, Ратни!

— Как же мне не беспокоиться! Я ведь женщина.

— Ну и что, что женщина? — улыбается Чанимин.

— Ничего ты не понимаешь. Мужчина редко может понять женщину.

— Ты не была счастлива в замужестве? — испытующе глядя на нее, спрашивает Чанимин. Ратни не отвечает. — Ратни, прости моего брата, если он был виноват перед тобой.

— Знаешь, братец, — продолжает о своем Ратни, — я не раз замечала, что мир будто создан для одних лишь мужчин. Ты даже представить себе не можешь, какими одинокими порой чувствуют себя женщины. Словно они падчерицы божьи… Даже тогда, когда рядом единственный, самый любимый на земле человек.

Чанимин хмыкает в ответ.

— Я так и думала, что ты не поймешь меня, — с грустью говорит Ратни.

— В твоем голосе боль и горечь, — говорит Чанимин. — Почему же ты не плачешь? У тебя сухие глаза.

— Я уже выплакала все слезы, столько пришлось пережить. Несколько раз чудом спасалась от смерти.

— Я знаю все про тебя, Ратни. Но ты не должна поддаваться печали. Не должна отчаиваться. Ты совсем еще ребенок. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Грусть и отчаяние — удел людей пожилых, умудренных опытом. А ты молодая, здоровая.

Ратни вскидывает голову, смело смотрит на Чанимина, глаза ее блестят. Теперь Чанимин смущается, но выдерживает взгляд Ратни.

— Я знаю, куда ты клонишь, братец Мимин, — быстро говорит Ратни. — Учитель однажды сказал: главные сокровища женщины — молодость, красота и здоровье и еще, пожалуй, душевная доброта. Но не надо больше говорить об этом. — Понурившись, Ратни снова принимается теребить край циновки.

Чанимина опять тянет к зеркальцу. Он опять в него смотрится и опять видит, насколько он безобразен. Это следы атаки в Мадиуне. Злоба искажает лицо Чанимина. Он никак не может примириться со своей судьбой.

«Ну и ну! — думает он. — Настоящий урод! Уж лучше бы тебя пришибло из миномета!»

— Сестрица, ты, вероятно, не веришь мне? — тихо обращается он к Ратни.

— Может, и не верю.

— Поверь мне, Ратни. У нас с тобой одно горе. Верно?

— Нет, неверно.

— Почему же?

Ратни с грустью качает головой.

— Потому что ты мужчина.

— Ну и что ж, что мужчина? Ты потеряла мужа, но у тебя есть молодость и красота. Тебя еще кто-нибудь полюбит. Приласкает. Да и ты полюбишь. А я? У меня обезображено лицо, оно вызывает только отвращение. Ведь это же сущая пытка, Ратни! И так будет всегда, до последнего моего вздоха.

— К чему ты это говоришь? — недоумевает Ратни.

Чанимин вздрагивает: «Она догадалась, что я ее ревную к погибшему мужу, что я ему завидую. Но откуда во мне эта зависть? Надо изжить ее в себе. Главное — быть добрым к людям».

— Тебе неприятны мои слова, Ратни?

— У меня же горе, братец Мимин.

— Да, горе.

Чанимину снова становится до слез жаль самого себя.

— Почему должно было со мной такое случиться? Кому нужен такой урод? Ты только представь, Ратни! Хочется, например, приласкать ребенка, а он в страхе бежит от тебя! И такое мне приходится переживать вновь и вновь.

Ратни внимательно смотрит на деверя.

— А я бы на твоем месте не стала так сильно переживать, — вдруг решительно заявляет она. — Достоинство мужчины не в его красоте. И ты это знаешь.

— От кого ты таких речей наслушалась?

— От покойной матери. Когда я была маленькой, она часто рассказывала мне о подвигах Амира Хамзы[84]. Благодари бога, что ты родился мужчиной. А ты так малодушен.

Чанимин задет за живое.

— Ты так думаешь? — спрашивает он неуверенно.

— Будь я мужчиной, я считала бы себя самой счастливой, — говорит Ратни. — Взяла бы винтовку и ушла на передовую. Не надо было бы бояться, что я останусь вдовой, молить бога, чтобы сохранил мужа в бою. Я могла бы в любую минуту пожертвовать своей жизнью.

— Ты совсем пала духом, — не без упрека