Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

— Почему вы предлагаете мне побег?

— Потому что сам хочу бежать.

— Разве вам не нравится ваша должность?

— Сейчас уже нет.

— Куда же вы собираетесь бежать?

— К партизанам. У них мой младший брат. Вообще среди партизан много индо.

Сааман смеется.

— Нет, господин, у партизан вам нечего делать. Какой вы боец! Вы нужны только вашей жене и детям.

— Я, пожалуй, смогу уйти к партизанам и в другой раз; правда, это надо сделать, пока не поздно. Жаль, — после некоторого раздумья говорит начальник тюрьмы. — У вас, наверное, есть какие-то заботы? — Он смотрит на Саамана.

— Есть, — отвечает Сааман. — Хочу, чтобы мой младший брат и сестры продолжали ходить в школу.

— Сколько их у вас?

— Трое. Одна сестра кончает среднюю. Двое в начальной.

— Вы не станете возражать, если я на правах вашего друга возьму расходы по их обучению на себя?

— Об этом вы у них спросите.

— Вы не желаете принять от меня никакой помощи, — с обидой говорит начальник, — только потому, что я ношу кокарду со львом. Дело не в фуражке, а в человеке. Позаботиться о ваших близких мне не трудно. Жалованье у меня приличное. А на этой неделе мы с братом, тем самым, что у республиканцев-партизан, получили наследство от дяди, у него на Борнео плантация каучука и кокосовых пальм, автомастерская и золотой прииск.

— Позаботьтесь лучше о собственных детях.

— Я дело вам предлагаю, — помолчав, говорит начальник. — А вы отказываетесь. Знаете, что меня мучает? — Он заглядывает Сааману в глаза. — Одиночество. Со мной произошло то же, что с одним тюремщиком две тысячи четыреста лет назад. Вы, разумеется, знаете, о ком идет речь. — Начальник тюрьмы словно хочет проверить, насколько образован Сааман. — Речь идет о начальнике тюрьмы, куда был заточен Сократ. Сократ был единственным достойным человеком из всех, кто когда-либо переступал порог той тюрьмы. Да вы знаете все это лучше меня. Меня можно сравнить с Анитом, и в то же время я подобен Критону, который предлагал Сократу свободу, а тот отказался. История повторяется.

Взгляд Саамана прикован к двери, ведущей на волю. Но он уже погасил в себе желание выйти отсюда.

— Вам не интересно слушать меня? — спрашивает начальник.

— Ну что вы, говорите, пожалуйста! — отвечает Сааман.

— Поистине счастлив тот, кто идет на смерть и не боится смотреть ей в лицо, — продолжает начальник. — Вы счастливец, чего не скажешь обо мне. Разговор с вами причинил мне столько страданий, потому что… потому что… потому что я не решаюсь рисковать судьбой своей семьи. Вы женаты?

— Нет, — отвечает Сааман.

— Наверное, есть невеста?

— Была. Но когда я стал бечаком, она бросила меня.

— Понимаю. Вы пожертвовали всем. И любовью. И собственным счастьем. А молодость без любви, скажу я вам, это не молодость. Ваш брат и сестры будут учиться, я позабочусь об этом. А вам лично я могу оказать какую-нибудь услугу? Может, вам хочется поесть лапши или жареного риса?

Начальник вдруг умолкает и настороженно прислушивается. Тихонько встает, подходит к дверям. Выглядывает наружу. — Эй, кто тебя сюда прислал? — кричит он, закипая яростью.

— Проверка, господин начальник, — доносится из-за дверей.

Начальник смотрит на часы.

— Сейчас только три. Без особого приказа никакой проверки в это время не положено.

— Так точно, господин начальник.

— Пошел отсюда!

Гулко стучат тяжелые башмаки. Когда топот стихает, начальник снова садится рядом с арестантом.

— Вы только подумайте: это солдат из дежурного батальона. Он же служит в контрразведке. Какая мерзость! Ему все равно — что служащий, что арестант, — за всеми шпионит. А еще выменивает у заключенных одежду на сигареты, по пачкам и поштучно. Гнусность! — Затем он говорит уже совсем другим тоном: — Вы в самом деле не хотите есть? Возле тюрьмы продают шашлык, сото, равон, гуле, гадо-гадо[82].

— Благодарю вас.

— Может, закурите? — Начальник извлекает из кармана уже начатую пачку «Честерфилда».

Глаза у Саамана на миг загораются, но тут же снова тускнеют.

— Если бы вы предложили мне раньше, я бы охотно, а сейчас не хочу, спасибо.

Начальник прячет пачку в карман и продолжает свои расспросы:

— Не хотите ли что-нибудь написать? Ну, может, письмо?

Глаза Саамана опять загораются.

— Вы в самом деле добрый человек. Огромное вам спасибо.

— Я велю принести перо, бумагу и чернила.

— А теперь позвольте мне вас спросить, сударь.

— Да?

— Получали ли мои родные какие-нибудь известия обо мне?

— Как? Разве вы не имели связи с семьей? — не верит своим ушам начальник.

Сааман качает головой.

— Извините, но я ничего об этом не знал. Навестили вас ваши родные хоть раз?

— Навестили? Да я впервые получил возможность спросить о них.

— И посылок не получали? И писем? Это уже переходит всякие границы. Но увы, сударь, тюремная администрация здесь ни при чем.

— Понимаю.

— Можете писать длинное письмо. Я разыщу ваших близких и передам его. Поверьте, я не обману вас. Как только вы напишете, сразу и отнесу.

— Спасибо, — говорит Сааман.

— Не могу ли я вам быть еще чем-нибудь полезен? — спрашивает начальник с неподдельной искренностью.

— Нет, сударь, ничего мне не надо. Об одном лишь хочу попросить, чтобы обряд над моим телом совершил мулла из республиканцев.

Начальник тюрьмы взволнован.

— Извините, — говорит он, — но это дело властей. Я тут бессилен. И поскольку это противоречит политике голландцев, вряд ли ваша просьба будет удовлетворена.

— Жаль, — бесстрастно произносит Сааман.

— Да, очень жаль, — говорит начальник, — но, может быть, у вас есть еще какая-нибудь просьба?

— Можно просить сейчас?

— Если вам угодно.

— Я бы хотел, чтобы меня расстреляли завтра.

— Святая Мария! — в полном изумлении восклицает начальник.

Сааман молчит, лишь насмешливо улыбается. Он словно смеется над всем миром, над всем человечеством.

— О… — только и может произнести начальник, во все глаза глядя на Саамана: уж не рехнулся ли он? — У вас есть немалые шансы спасти себе жизнь, — говорит начальник. — Впереди еще полмесяца.

— Спасибо. Но мне не нужна жизнь.

— Вы не хотите подать прошение о помиловании?

— Нет.

— На пересмотр?

— Нет.

Начальник испытующе смотрит своими прозрачными глазами на Саамана:

— Вы понимаете, что вы говорите?!

— Я думаю, что я человек достаточно зрелый.

— Ваше желание ускорить казнь не изменится?

— Нет.

— Я должен вашу просьбу передать?

— Если будете так добры.

Начальник тюрьмы переводит дыхание. Затем дрогнувшим голосом переспрашивает:

— Так, значит, ваше решение не изменится?

— Нет.

— Подумайте хорошенько.

— Уже подумал.

— Прошу вас, подумайте еще. Военная прокуратура обладает огромной властью. От нее зависит, жить вам или умереть. Помните об этом. — Затем тюремный начальник бормочет про себя: — Раз он так хочет, я