Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

«Я был бы Вам благодарен, дорогой г-н Ремарк, если бы Вы ознакомились с нашими аргументами и правкой, так сказать sine ira et studio[85], — пишет Витч автору, — и если бы Вы вернули нам рукопись как можно скорее в желаемом Вами виде». Ремарк молчит. Никаких свидетельств личного ответа издательству нет, на этой стадии переговоров за автора пишет его секретарша, и она ни словом не реагирует на предлагаемую издательством правку. Никакой реакции не следует и на рукопись, готовую к печати, и в письме Вит-ча уже звучит легкая угроза: «Пользуясь случаем, хотел бы также узнать, считаете ли Вы наши сокращения обоснованными или нет. Вы приняли их с таким отсутствием комментариев, что я чуть ли не со страхом думаю, уж не приняли ли Вы их нехотя».

Почему автор допускал такое вмешательство в свой текст? Ясного ответа на этот вопрос нет. Во время переписки с издательством он попал в автокатастрофу. Может быть, это притупило его внимание к собственному детищу. Меж тем время торопит издателей: сроки публикации романа в Германии вытекают из договоров о правах, проданных за рубеж. Как бы там ни было, а в дневнике он реагирует на предложения издателей со смесью презрения и отчаяния. Выслушав неуемного Витча по телефону, он записывает: «Германские издатели пуще всего боятся чувствительности своих соотечественников. Этому народу лишь бы все время оправдываться». 27 марта: «Сообщение Кипенхойера о предложенной правке...; хотят превозносить вермахт; превратить (яснее видящего) коммуниста в социал-демократа; хотели бы изъять три последние главы и что-то. Тон наставника и еще кого-то: Вы ведь на войне не были; все же было иначе (и не так скверно)».

Однако вот запись от 16 апреля: «С молчаливым Disgust (отвращением. — В. Ш.) отредактировал немецкий текст для Кипенхойера». Может быть, эти слова и есть ключ к пониманию его поведения. Ремарк возмущен царящей в стране обстановкой, ведь она находит отражение и в письмах Витча. «Прочитал в “Тайм” от 12 апреля, — продолжает он вышеприведенную запись, — что судья Фриц Эйкхофф оправдал в Дортмунде 20 нацистских полицейских, которые обвинялись в том, что, колеся по варшавскому гетто, за один день застрелили 110 евреев, услышав от своего командира, что расходы на газ не оправдаются, если они не укокошат хотя бы одного. Судья и шесть присяжных заявили, что подсудимые действовали по приказу и не понимали, вследствие недостатков в воспитании по части знания законодательства, “that they committed a misdeed”[86]. Позывы к рвоте. Зато бодрый вид у прокуроров; они обвиняют, запрещают и т. п. Издательство, которое выпустило книгу с весьма ироничным взглядом на жизнь в боннской республике, вынуждено было заверить, что книга предназначена лишь для чтения в узком кругу, на другие языки не переводится и за рубежом не продается». Вольфганг Кёппен написал в начале 1950-х годов три блестящих романа о тогдашнем западногерманском обществе. Называя писателя и его книгу, Ремарк скорее всего имел в виду опубликованную в 1953 году «Теплицу».

Взаимосвязь обеих книг очевидна. Ремарку противно то, что происходит в Германии, и он избегает столкновения с Кипенхойером и немецкой общественностью. Он останется верен себе, отступает в сторону там, где другие сражались бы, машет на все усталой рукой. Можно было бы назвать это ошибкой, но именно такой всегда была его установка: лучше молчать, чем идти на баррикады. И потому первоначальный вариант романа «Время жить и время умирать» немецкий читатель увидит на книжных прилавках лишь в 1989 году. Реконструкция текста давалась с трудом, оригинал рукописи пропал бесследно. Сотрудники ремарковского архива готовили новое издание, опираясь на американский перевод, сделанный Денвером Линдли.

Совершенное в 1954 году вмешательство в текст не осталось незамеченным. Сообщения о различиях между немецким и переводными изданиями пришли сначала из Дании и Норвегии. Упреки были подхвачены немецкими газетами и журналами. «Шпигель» ограничился беззубой констатацией: «При всей жесткости во многих местах немецкое издание ощутимо мягче иноязычных переводов». Не ясно, «была ли редакционная правка предпринята, чтобы пощадить читателя или автора...». В остальном сам издатель отвергал здесь, не жалеючи слов, все попытки обвинить его в употреблении цензуры. Более резким и требовательным был в своем суждении немецкоязычный писатель и публицист Ф.К. Вайскопф: «Если все обстоит именно так, то Эрих Мария Ремарк должен, конечно же, прервать молчание, столь стыдливо хранимое им до сих пор в этом деле. Отмалчиваться и дальше значит признать свою вину».

И как всегда, когда появляется новый роман Ремарка, раздается разно- и противоречивое, выходящее за пределы литературы эхо. В целом же рецензии гораздо позитивнее, чем ожидали владельцы издательства. Купированные места почему-то не волнуют критиков. Называя «литературные достоинства Ремарка... бесспорными», «Франкфуртер альгемайне» одновременно опускается до «сам-то он в войне не участвовал!». В чем, как мы знаем, упрекали и Фридриха Шиллера, о присутствии которого в лагере Валленштейна истории ничего не известно. По мнению «Вельт», это «меланхоличная, но исполненная драматизма книга», которая может стать в творчестве Ремарка даже «самой успешной». Автор не обнажает «реальных корней этого варварства и не открывает ни перед отдельным человеком, ни перед обществом в целом каких-либо перспектив», — сетует «Нойес Дойчланд», и тем не менее «этот роман дает нам больше, чем основная масса книг, приходящих сюда из Западной Германии». Обозреватель «Штутгартер цайтунг» романа не приемлет: «Пережитое на войне описано со второй руки... Все как-то косо и коряво». «Цайт» называет Ремарка представителем «заурядной литературы» и полагает, что новый его роман написан «без достаточной нравственной легитимации».

На шум, поднявшийся после публикации романа, живущий в это время в Порто-Ронко автор реагирует стоическим молчанием и привычными для него сомнениями: «Книга вышла 20-го. Отзывы довольно резкие. Самые плохие — в “Тайме”, где разгромили и “Искру жизни”. Может, и поделом. Так долго возился, сокращал, пытался как-то оживить и т. д.». Ремарк несправедлив к собственному творению. Среди произведений немецкой литературы, действие которых происходит в годы Второй мировой войны, выделяются повести Генриха Бёлля и Альфреда Андерша, главы «Жестяного барабана» Гюнтера Грасса, «Урок немецкого» и «Краеведческий музей» Зигфрида Ленца. «Время жить и время умирать» можно смело поставить в этот ряд.

Роман экранизируется через три года после его публикации. Фильм под названием «Время любить и время умирать» ставит Дуглас Сирк, в главных ролях снимаются Джон Гэвин и Лизелотта Пульвер. Ремарк активно участвует в работах компании «Юниверсал Интернейшнл». Соглашается сыграть роль учителя Польмана (с чем, заметим заранее, справится замечательно) и берется писать сценарий. Только вот в этом деле успех ему не сопутствует. Орин Дженнингс полностью переписывает его наброски. Ремарк недоволен: «Мое мнение: сценарий, над которым я работал, так сильно изменен, вернее, переписан полностью, вплоть до деталей, что я не могу, да и не хочу, потребовать credits[87]. Более того, я бы предпочел заявить, что не являюсь автором, а поскольку между тем широко распространилась весть, что я им будто бы являюсь, то мне хотелось бы найти способ расставить все точки над i». Съемки велись в Германии, руины в Берлине воспроизводили вид разрушенного Вердена. Хороший получился фильм. В Соединенных Штатах (и не только там) он становится кассовым, в 1958 году — официальным вкладом США в программу Берлинского кинофестиваля и награждается там «дружескими аплодисментами».

В архиве Ремарка нашелся текст об этом фильме, опубликованный в одной из английских или американских газет. Фактически это небольшое эссе, написанное в 1958 году, известное нам под заголовком «Глаза-соблазнители» и выражающее в какой-то степени точку зрения Ремарка на экранизацию его романов. «Если теперь я думаю о героях книги, — пишет Ремарк, оглядываясь на фильм «На Западном фронте без перемен», — то сначала передо мной всплывают лица актеров, игравших в фильме, и, только покопавшись в памяти, я вижу людей того времени, какими они были в действительности. Фильм живее. Глаза — сильные соблазнители». Еще важнее, пожалуй, те пассажи в этом эссе, которые, касаясь киноверсии его последней книги, могут быть отнесены и к роману: «Разница между фильмом “На Западном фронте без перемен”и новым фильмом заключается главным образом в том, что в первом мы видим потрясающие сцены сражений, а в другом их нет. Во “Время жить и время умирать” нет ни одного вражеского солдата, зато разрушенного гораздо больше, чем в картине о Первой мировой. Враг невидим. Смерть так и сыплется с неба. Прошло время войны с линиями фронтов — фронты теперь повсюду. Прошло время солдатских войн — тотальная война целится в каждого из нас. Когда-нибудь в будущем какие-нибудь люди в каком-нибудь месте нажмут на какие-нибудь кнопки, и миллионы людей умрут страшной смертью». И книга, и фильм — это отклик на те события в мире, которые поставили его на грань ядерной войны.