Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Книга Ремарка представляет собой диаметральную противоположность немецкой «неспособности скорбеть» (Александр и Маргарет Митчерлих). Ее автор не ограничивается описанием преступлений, совершаемых на фронте. Со страниц центральной части романа он обращается к своим соотечественникам с призывом к осознанию той цены, которую придется заплатить им, если они вновь не преодолеют в себе равнодушия и оппортунизма. Верден — за которым снова видится Оснабрюк — тоже давно стал прифронтовым городом. «Город уже ничем не напоминал той родины, к которой так рвался Гребер; скорее это было какое-то место в России». Раз за разом в ночном небе над городом появляются бомбардировщики союзников, воздух сотрясают мощные взрывы, и дома превращаются в груды развалин, погребая под собой женщин, детей, стариков. Очевидным становится тотальный характер Второй мировой войны. Родной город Пауля Боймера со следами страха, смятения и голода на лицах его жителей, но лежащий вдали от полей сражений, больше не существует. Война Гитлера — это война на уничтожение, и ее жертвами становятся в конечном итоге и те люди, которые с ликованием приветствовали «фюрера», служили ему или молчаливо взирали на его преступления. Ремарк вопрошает с ясно различимой тревогой в голосе: какая судьба ожидает человечество, если безудержное накопление ядерных боеголовок приведет к третьей мировой войне?

Думать Эрнст Гребер начал, слыша грохот артиллерийских залпов, зная, что его полк раз за разом отходит на новые позиции. Участие в расстреле партизан добавило пищи для размышлений, а находясь отпускником в родном городе, он видит, как война бьет по тем, кто спланировал и развязал ее. Жизнь гражданского населения описана Ремарком с поразительной убедительностью. «Здесь, в тылу, война совсем иная, — подумал он. — На фронте каждому приходится бояться только за себя; если у кого брат в этой же роте, так и то уж много. А здесь у каждого семья, и стреляют, значит, не только в него: стреляют в одного, а отзывается у всех. Это двойная, тройная и даже десятикратная война». Вывод столь же прост, сколь и бесспорен: «Никогда ничего не поймешь, пока тебя самого по башке не стукнет». Гребер понимает, что его соотечественники все чаще оказываются в ситуации морального выбора: «Я знаю, что война проиграна и что мы все еще сражаемся только ради того, чтобы правительство, нацисты и те, кто всему виной, еще какое-то время продержались у власти и совершили еще большие преступления!» В разговоре с Польманом, своим бывшим, уволенным со службы учителем, Гребер задает главный, по мнению автора, вопрос: «Я хочу знать, в какой степени на мне лежит вина за преступления последних десяти лет... И еще мне хотелось бы знать, что я должен делать».

Ответ на свой вопрос Эрнст Гребер находит в любви к Элизабет Крузе — любви, у которой в хаосе жизни с пронзительным воем сирен и оглушительными разрывами бомб не может быть будущего. Ну а судьбоносное решение он принимает, вернувшись на фронт: отпуская переданных ему под охрану партизан, он убивает эсэсовца Штейнбреннера, когда тот пытается помешать ему совершить благородный поступок. «“Убийцы”, — повторил он, имея в виду Штейнбреннера и себя самого и всех тех, кому не было числа». Это не акт политически осознанного сопротивления: видя, что война носит со стороны немцев преступный характер, он не делает из этого вывода и не присоединяется к партизанам. Жизнь Эрнста Гребера обрывает пуля, посланная в него одним из отпущенных им на свободу русских, и это следствие его личного морального выбора.

И еще в одном пункте Ремарк противоречит духу ранних 1950-х годов. В то время как на деятельность КПГ в Федеративной республике накладывается запрет, читатель встречает в его романе солдата Иммермана, гуманного и весьма симпатичного коммуниста. К тому же Советский Союз не подвергается анафеме, наоборот, его военным действиям противопоставляются действия немцев. «Видишь, что мы там вытворяем? Представь себе, что русские то же самое устроят у нас, — что тогда останется?» Эта позиция рассказчика заслуживает особого внимания, поскольку Ремарк не приемлет ни марксистской идеологии («Этот чертов коммунист думает, что все люди равны. Большей нелепицы и придумать невозможно!»), ни сталинистской реальности в Восточной Европе.

Роман «Время жить и время умирать» получился мрачным. И если книга «Искра жизни» рассказывает о жертвах, то «русский» роман, став ее зеркальным отражением, знакомит нас с миром преступников. Их деяния описываются строго, без обиняков, и в солдатском языке здесь почти нет откровенной развязности и бесшабашности. Если же она и появляется в некоторых — редких — сценах, то производит тогда впечатление чужеродной и надуманной. И если первый антивоенный роман не лишен проблесков света, то тотальный характер Второй мировой и усилившийся пессимизм Ремарка больше не допускают их наличия.

О том, с какой силой Ремарк затронул своей книгой главный нерв молодой ФРГ, свидетельствует история ее публикации. В немецкоязычном издании 1954 года легко обнаруживались серьезные пропуски и изменения — в переводах их не было. Решившись издать «Искру жизни», Кипенхойер и Витч проявили мужество и доказали, что обладают издательским чутьем. В случае с романом «Время жить и время умирать» они успешно старались идти навстречу общему политическому настроению в Западной Германии. Витч действовал, сочетая оппортунизм с издательской заинтересованностью в прибылях.

«Хочу сказать Вам, не таясь, — пишет он автору, — что в издательстве были люди, считавшие неприемлемыми целые пассажи романа, а также полагавшие, что Ваша новая книга не уступает по жестокости “Искре жизни”... Однако мы все сходились на том, что из романа должны быть удалены неправдоподобные или в описываемый Вами момент войны маловероятные поступки, высказывания и детали экипировки отдельных героев, — по меньшей мере в немецком издании, ведь у людей здесь все эти вещи еще свежи в памяти, а неправдоподобия замечаются даже в мельчайших деталях. Такими мелочами мы подбрасываем критикам, прежде всего злонамеренным, выступления которых после “Искры жизни” вполне ожидаемы, отличную приманку. Начало и конец романа — это, с немецкой, но не с сокрытой нацистской точки зрения, те его части, которые представляют собой наибольшую угрозу его распространению. Фигура Штейнбреннера — так, как она обрисована в романе — не вписывается в тогдашнюю ситуацию». Обеспокоенный издатель ссылается в этой связи на собственный солдатский опыт. «Расовый вопрос не обсуждался и в вермахте». Солдат Витч, по-видимому, спал, когда перед строем его части зачитывались приказы, которыми гитлеровские генералы указывали своим подчиненным направление мысли и действия: «Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда».

Немного ниже Витч выпускает кота из мешка: «Еще одно возражение касается фигуры коммуниста Иммермана, который ведь, взятый в целом, является единственным, кто с самого начала ясно видит сложившуюся ситуацию... К тому же эти фигуры могут легко восприниматься в публикуемом сегодня романе как оправдание оккупационной политики 1945–1949 годов, при которой каждый коммунист слыл лицом, заслуживающим доверия, и которая пыталась выстроить демократические институты с помощью коммунистов... После всего, что Германия испытала, имея дело с коммунистами, политика которых является прямым продолжением националистического терроризма, едва ли кто-нибудь захочет и слышать что-то вроде поучения от коммуниста, кем бы он ни был, и принять его как поборника человечности».

Аргументация Витча в письме автору исключительно политическая. Будучи издателем, он покинул ГДР, в коммунистической Германии жилось ему несладко, и посему его личное отношение к роману можно, пожалуй, как-то понять. Но в остальном он, конечно же, голос идущей в Европе холодной войны. Однозначным доказательством тому стала правка, предпринятая редактором в опубликованном тексте. «Коммунист» Иммерман превращается в «социал-демократа». Фраза, в которой Гребер называет себя и своих товарищей «убийцами», вычеркивается. Убийство Штейнбреннера дополняется понятием «самозащита», а к заключительной сцене, в которой один из освобожденных русских стреляет в Гребера, добавляется фраза: «“Значит, это все-таки партизаны”, — подумал Гребер». Эти примеры показывают, что издательство вычеркивает или изменяет ключевые тезисы автора, стремясь таким образом решительно ослабить интенцию романа.