Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

[Рэтбоун] об Эшеме и обнаружила, что, привыкнув к положению миловидной декорации, она ужасно медленно соображает, ничего толком не понимает и суетится в своих ответах, словно толстый спаниель, переходящий оживленную дорогу. А глаза ее лишены глубины. Клайв угостил меня ужином в кафе «Royal», но, к сожалению, ничего интересного не было. Разве что в конце вечера женщина сомнительного характера, обедавшая наедине с мужчиной, швырнула бокал на пол, с грохотом опрокинула столовые приборы и тарелки, разбила соусник с горчицей и вышла вон, точно разъяренный индюк. Был ли тот момент внимания всех посетителей для нее расплатой? Или наоборот — целью? В любом случае она оставила своего мужчину крайне удрученным, но старавшимся сохранять невозмутимость; осмелюсь предположить, что именно этого она и добавилась. Я не могла не думать о мрачной сцене, предстоящей им в квартире на утро: слезы, упреки, примирение, — а в следующее воскресенье они, полагаю, отправятся на ужин в другой ресторан[1099].

Обеды с Клайвом сейчас приносят мне ощущение, будто мы фиксируем изменения наших обстоятельств и взглядов, а настоящее происходит на фоне прошлого. Настоящее значительно приветливее и веселее, чем прошлое, хотя, быть может, и не такое интересное. Скорее оно просто интересно по-другому, ведь мне все же было любопытно то, что он рассказывал о Нессе, Роджере, Дункане и о своем собственном отношении, о котором, конечно, нетрудно догадаться. Такой он счастливый и энергичный — почти эпикуреец[1100]! И все же, бывают ли у него моменты если не разочарования, то ощущения, что все могло бы быть гораздо масштабней? Сомневаюсь. Мне кажется, он достиг своего уровня, а значит, и зоны комфорта.

В понедельник [10марта] у нас был производственный день. Мы заканчиваем работу над стихами Элиота… И я забыла про субботу, когда у нас ужинали Марджори Стрэйчи, Шоувы и Саксон. Саксон — источник всего жемчужного, как песчинка в устрице. Мы не можем в одиночку соответствовать ему и прибегли к телефону с телеграфом, чтобы пригласить остальных. Сомневаюсь, что Саксону это нравится. Ему хочется больше внимания, чем это вообще возможно в компании людей; он сидит молча, вне магического круга, и никакой приманкой его не завлечь. Для меня же самым интересным объектом того вечера стала Гамбо [Марджори] — сразу же, с первого взгляда, стало понятно, что она изменилась. Она пришла к какому-то решению и преодолела некий этап. Не Конрад ли говорил, что между молодостью и средним возрастом проходит теневая черта[1101]? Что ж, с тех пор как мы виделись в последний раз, она пересекла ее, войдя в спокойные серые воды. Она только что получила уведомление об отставке из школы из-за плохого зрения. В прежние времена подобное бы не имело большого значения и Марджори занялась бы чем-то еще, но, когда я заговорила о ней как об акробатке, перелетающей с одной трапеции на другую, она покачала головой: нет, все позади. Теперь Марджори снимает две комнаты в Кенсингтоне, живет на свои накопления и приходит домой, радуясь тишине да разожженному ее очаровательной помощницей камину; дела идут не очень хорошо. Полагаю, это вина Джоза. Перспектива мрачнее, чем я могла ее представить для самой себя. Теперь мне становится понятно, как складывается жизнь моих друзей. Похоже, Марджори будет одной из неудачниц — не то чтобы я считала успехом замужество или профессиональные достижения. Это определенное состояние ума — то, как человек смотрит на жизнь.

Нужно отметить, что, хотя небо сейчас такое же черное, как вода, в которой мы мыли руки, за окном романтично и напористо поют птицы. Сегодня во время прогулки мы проходили мимо миндальных деревьев в полном цвету, несмотря на то что у нас до сих пор, кажется, не было ясных дней, голубого неба и тепла, и в Кью тоже.

Вчера вечером мисс Фокс [неизвестная], женщина лет двадцати шести, зарабатывающая себе на жизнь и живущая в комнатах с подругой, дочь оксфордского профессора и секретарь Пиппы, ужинала здесь и читала перед Гильдией лекцию о равной оплате труда. Впервые после женитьбы Леонард всерьез подбирает себе наряд для обеда с [Дэвидом] Дэвисом и Венизелосом[1102]. Сегодня утром мы получили уведомление об окончании договора аренды с Хопером, и, что еще хуже, он не сдаст нам ферму [Итфорд].

15 марта, суббота.

Сегодняшний день должен был стать самым счастливым за всю неделю, а потом я обнаружила письмо Дункана, показавшееся мне зловещим и, конечно, содержавшее требование как можно скорее прислать Нелли. А чем еще это считать, если не требованием, когда он пишет, что Несса утомлена непрерывной работой и ответственностью?! Поэтому я отправила телеграмму, в которой сказала, что она приедет на 3 недели, если их это устроит; прелюдия к телеграмме была неприятной, а постскриптум, чувствую, окажется еще хуже[1103]. На данный момент наш дом представляет собой небольшой островок для рожениц; вчера вечером позвонила Карин и предложила взять Энн, Джудит и Мейбл[1104] на две недели, пока они будут в Эшеме. Но никто не понимает, как трудно отпустить кухарку или взять детей, когда ваша жизнь устроена совершенно иначе. Впрочем, хватит писать о чужих неприятностях — их и в своей жизни достаточно. К тому же, мы отказались.

В четверг у нас ужинали Брюс и Елена [Ричмонд] — заметное событие. Но все прошло довольно мирно. Они, по крайней мере, находятся далеко за теневой чертой; Брюс оказался более мягким, нежным и менее щегольским, чем я ожидала, — весьма приятно видеть таким своего редактора. Что касается Елены, ее особенное черное платье с нефритовым украшением нельзя было не заметить, равно как и седые волосы, обрамляющие лицо оттенка цветка миндаля. При всей величавости и спокойствии от нее веяло меланхолией несбывшихся надежд и, если не ошибаюсь, молчаливой покорностью вместо чего-то теплого, что слегка тронуло меня, пытавшуюся угадать причину всего этого. Она почти не участвовала в разговорах, но была способна обсуждать с Л. Акт об Индии[1105] и индийские религии[1106], так что, смею думать, ее медлительность и кажущаяся тупость объясняются лишь ощущением себя не в своей тарелке в моем присутствии. Мы много говорили, особенно об Эшеме, разумеется, и вечер прошел тихо, спокойно, всего с парой неловких пауз, которые случаются и в их доме. Брюс относится к жене скорее как к большому чудесному ребенку. «О, тебе понравится», — воскликнул он, когда я предложила ей «бычий глаз[1107]», а она сказала мне, что заметила на улице миленькую кондитерскую. Полагаю,