Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— Кто разрешил? Где начальница КВЧ? Почему одни? — и, отстранив рукой Надю, как мешавшую ему вещь, прошел в зал.

Надя не рискнула стоять и слушать дальнейшее. Уже за дверью она услышала, как вопил опер:

— Разойтись немедленно!

«Сраная мартышка, — вспомнила она Киру, — и еще вдобавок злая».

— Гниды на теле общества эти опера, — высказала свое мнение Валя, выслушав, чем закончились проводы.

— Хорошо с таким сроком, — заметила Коза, — чего хочу, то и говорю, кого хочу, того ругаю.

Надя поспешила погасить взрыв, почуяв опасность.

— А вы, королевские псы-флибустьеры, хранившие золото в темном порту, — пропела она так полюбившиеся ей слова.

— ГУМилев! — сказала Коза. — Сам расстрелян, а сынишка где-то по лагерям скитается, да и жив ли еще?

Надя притихла: «Опять! Отец расстрелян, а сын в лагере, за что же?» Так хотелось спросить! Но не осмелилась…

Хлеборезки управились только к полуночи, и Валя с Козой отправились искать дежурную шмоналку, чтоб открыла барак. По радио диктор сообщал, что к 33-й годовщине Октября какие-то шахтеры выдали на-гора столько-то угля, а металлурги выплавили столько-то чугуна, стали… И все это было Наде совсем не интересно, она думала о том, какое важное значение для пения имеет хорошая акустика, даже если это просто пустой зал зашварканной столовки. Размышления ее были прерваны шагами за дверью. Она отлично знала эти шаги и не ошиблась, когда зашел, сияя улыбкой, Клондайк.

— Встать надо, когда входит учитель!

— С самого утра на ногах, гражданин учитель, с ног валюсь и ученье воспринимать не готова, отупела!

— Нет уж, позвольте, больше откладывать нельзя! Тупость не глупость, и время самое подходящее!

— Для тех, кто прекрасно отдохнул и выспался.

Лицо у Клондайка вытянулось обидой.

— Это клевета! Я целый день учил английский, паст перфект, старался запомнить, что пишешь одно, а говоришь другое, и прочую муру. Ты несправедлива ко мне!

Надя, не спеша, подкинула в печь угля, сняла халат и, аккуратно расправив рукава, чего никогда не делала, повесила на гвоздь. Потом пересчитала лотки с хлебом, чтоб как-нибудь скрыть волнение и замешательство, которое охватило ее. «Уж лучше бы сразу подошел и поцеловал меня, чем так столбом стоять и смотреть. Я все равно не скажу ему — начинайте!»

— Отойди от окна, могут увидеть тебя! — сказала она совсем не то, что думала.

— Пускай! Я сегодня дежурный офицер, мне по должности полагается проверять хлеборезку, кипятилку, столовую и даже баню, — насмешливо и озорно сказал Клондайк.

— Баню, во время мытья женщин?

— Если понадобится, и во время мытья!

— Прекрасная должность! — внезапно рассвирепела Надя, представив себе, как он входит в баню, полную нагих визжащих, женщин. — Нашел, чем похвалиться! — В таком случае проверяйте, гражданин начальник, пайки, вот они, перед вами, — Надя откинула занавеску, — и шагайте дальше! В столовую, наверное, в баню нет интереса, никто сейчас не моется.

Но Клондайка рассердить было немыслимо, не за тем пришел, чтоб от ревнивых выпадов обидеться и уйти.

— В столовой я уже был, проверял кухню и слушал, как ты пела, млел и даже глаза закрывал от удовольствия.

Продолжать злиться дальше было бы смешно и глупо, поэтому она сказала себе: «Какого черта я злюсь, сама не знаю. На мне красивая шифоновая блузка, и я хорошо выгляжу…»

От Клондайковых уроков у Нади очень скоро закружилась голова и черти запрыгали в глазах. Ей стало стеснительно, неловко и очень не по себе, когда она поняла, что дело заходит непозволительно далеко. И она не может освободиться от его настойчивых рук. «Не то я делаю, — мелькнуло у нее в сознании, — кофта расстегнута, волосы рассыпались в беспорядке. Стоп, Надя, остановись, умерь свой пыл, иначе будет поздно!» Но ее искуситель-бес, сопровождавший ее всю жизнь, нежно и ласково шептал: «Надя, Надя, ведь ты его любишь, не оттолкни своего счастья, не думай ни о чем, тебе так хорошо, забудься на время…»

— Нет, не надо, не здесь и не сейчас, — решительно сказала она и усилием воли поломала сладостный плен, оттолкнув его жадные руки.

— Надя, любимая, ведь ты любишь меня! — шептал, стараясь обнять ее снова, Клондайк. Но она уже полностью овладела собой. Голова ее все еще слегка кружилась, она подошла к умывальнику и плеснула в лицо ледяной воды. Потом застегнула помятую блузку и привела в порядок волосы. «Когда он успел снять полушубок?»— ужаснулась она, сообразив, как далеко позволила увлечь себя.

— Все, гражданин учитель, урок окончен, я все поняла, — сказала Надя слегка опешившему Клондайку. Он явно не ожидал такого решительного сопротивления.

— Что ты поняла? Что? Что я люблю тебя и схожу с ума, да? И испугалась?

Надя подсыпала в печь, вымыла руки и, сама не зная зачем, взяла брусок и поточила без того острый нож. Она молчала так долго, что, задетый за живое ее молчанием, Клондайк, наконец, сказал:

— В излишней пылкости тебя не обвинишь…

— Нет! Я весталка и пока ей останусь!

Клондайк накинул на плечи полушубок и, молча, направился к двери. «Сейчас он уйдет и все», — с болью подумала она, но не остановила. В дверях он круто обернулся и сказал с горечью и сожалением:

— Я тоже понял. Не любишь ты меня. Я ведь не мальчик, я знаю, что такое любовь. Самозабвенная и безрассудная. Ты просто меня не любишь, — повторил Клондайк.

Надя вспылила, оскорбленная до глубины души. «Как он смеет! Как может после всего, что я позволила ему…»

— Да! Той сиюминутной любви на полчаса, когда ты уверен, что никто нас не потревожит, у меня нет, и быть не может! Я не скотина валяться на соломе! — гневно выкрикнула Надя.

Клондайк остановился и в изумлении посмотрел на ее пылающее лицо, потом быстро подошел и обнял за плечи.

— Прости, это я скотина, я обидел тебя. Прости, — еще раз повторил он, целуя ее руки.

Надя взяла его руку в свои и просто, уже без гнева, сказала:

— Выслушай меня и постарайся понять. Никогда не сомневайся, я люблю тебя и, счастьем своим клянусь, никогда и никого не полюблю так, как тебя. Если мне скажут отдать за тебя жизнь, я не задумываясь скажу — да! Но у человека есть больше, чем жизнь. Его душа, его честь и достоинство! Иначе не было бы героев…

Клондайк порывался сказать ей что-то, но она нетерпеливо перебила его:

— Подожди, я не все закончила. Я знаю, что ты ждешь от меня, чтоб я сказала то, что говорят все влюбленные на свете: «твоя», «твоя», — но я этого не скажу, хоть сердце мое рвется на части от любви к тебе. Видит Бог, добираясь до своей постели, вдрызг усталая, я не могу заснуть, вспоминая твои глаза. Я… — тут она замолкла, увидав, как лицо Клондайка, такое строгое и серьезное минуту назад, осветилось страдальческой улыбкой: