Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— А хлеба не было, а без хлеба попробуй на одной баланде целый день!

Перед отбоем принесли полбуханки на всех. Кира застучала ногами в дверь, но никто и не подумал ей открыть. На следующий день вместе с дежурнячкой ввалился ЧОС.

— Давай выходи, на работу пойдешь, — сердито приказал он Наде. — А ты, Покровская, еще с письмом сунешься, смотри у меня, пеняй на себя, — и погрозил кулаком. — Обе выметайтесь! — Стер вы! Всю зону без хлеба оставили. Я ужо разберусь, кто виноват!

Но ЧОС хоть и ругался, а был вполне безвредный, деревенский мужик. Он по чину тоже капитан, как и Горохов, но за ним водились грешки по части выпивки, а потому побаивался опера. На зечек он смотрел как на рабочую силу. Лошадь или вол, например, и заботился, чтоб его скотина была накормлена и по возможности в тепле.

Однако Горохов себя победителем не почувствовал, решил, что наказание карцером недостаточно, так как Михайлову пришлось выпустить на работу, чтоб не оставить опять работяг без хлеба, а поскольку у хлеборезки день не нормирован, водить ее в карцер после работы не представлялось возможным. Больше всего его злило, что Надя не испугалась, как ему показалось, знала, что скоро освободится — не по пересмотру, так по зачетам. Зачеты! Вот что действенно. И тут же, вызвав к себе Макаку Чекистку — начальницу УРЧ и Спецчасти, немедленно приказал снять с Михайловой зачеты. Чекистка засомневалась, нужна была подпись начальника ОЛПа Корнеева и начальника режима. Черный Ужас спорить не стал: «нарушила — получай!» — и безоговорочно подписал приказ, после чего подписей остального начальства и не понадобилось. Хватило двух. Утром на разводе приказ был зачитан перед строем новым начальником режима.

— За нарушение лагерного режима Покровскую Киру Николаевну и Михайлову Надежду Николаевну водворить в карцер на пять суток с выводом на работу… (У Киры в ночь поднялась температура, и ее положили в госпиталь).

Молча выслушали зечки приказ о снятии зачетов с Михайловой. Наказание не произвело особого впечатления на зечек со сроками десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет.

— Подумаешь, на четыре месяца раньше освободиться — это при наших-то сроках детский лепет, — сказала Галка Шиманович.

— У нас вообще никаких зачетов, и то не плачем.

Огорчился только один Клондайк. Встретив ее у вахты с осунувшимся и бледным лицом, он подошел к ней. «Не побоялся», — отметила Надя.

— Ну, зачем ты? Отдала бы мне.

— Ты у нас для ЧП.

Но Клондайк осуждающе покачал головой.

— Ничего! — пошутила Надя. — И через это надо пройти. Как же в лагере побыть и в карцере не посидеть?! — а у самой кошки душу скребли. Так было жалко зачеты!

Дежурнячка Перфильева, пропуская лошадь с хлебом через вахту, тоже сказала:

— Ну и дура же ты, вот не думала!

— Кто-то из мудрых людей изрек: «Не радуйся, завтра придет горе. Не печалься! За горем придет радость», — сказала Валя.

И верно. Радость в виде посылки пришла прямо к празднику 7-го ноября. Черный Ужас не утвердил программу, где Надя должна была петь.

— Нечего, проштрафилась! — сказал Мымре и вычеркнул Надину фамилию. Хлеборезки совсем не расстроились, а решили «загулять» дома. По радио обещали большой праздничный концерт после торжественного собрания.

— Вот нам и музыка!

На почте Надя слегка огорчилась, увидев такую обильную и дорогую снедь. Была даже маленькая банка икры и копченая колбаса в серебряной обертке. «Зачем она так тратится, напишу, пусть скромнее, не надо мне этого», — решила она, но, когда дежурняк извлек шифоновую кофту цветом как спелый абрикос, Надя все поняла. Часть продуктов и вещей от Дины Васильевны. И абрикосовая кофта, и икра, и чулки-паутинки — от нее. Кофта все еще пахла духами Дины Васильевны, а в пачке сахара под синей оберткой Надя обнаружила записку и деньги. Дежурняк не нашел, а то отобрал бы обязательно. «Соловушка моя! Наберись терпенья, все идет хорошо, но медленно. Много сложностей. Храни тебя Бог. Д.», — и все. Валя оживилась и захлопотала. В посылке были мука и дрожжи.

— Будет настоящий пирог, а не убогая коврижка! — довольная, восклицала она. — Я-то с вами тоже стала революционные праздники отмечать!

— А я религиозные, о которых раньше только от тети Мани слышала.

А через два дня пришло письмо от матери. Хоть почта была закрыта, добрая Нина Тенцер решила порадовать Надю и принесла сама. Мать писала: «… Знаю, доченька, как ждешь и страдаешь, сердцем чую, болит душа о тебе. Еще пришлось заплатить в кассу адвокатов. Дело осложнилось, умер Гуськов, твой одноделец. (Позже узнала Надя, что избили Сашка в этапе не то блатные, не то конвоиры. Отбили почки, и долго болел он в лагере, борясь за свою никому не нужную жизнь). Пришлось адвокату ехать в Малаховку, разыскивать тетку Гуськова, Ячменеву, и просить письма заключенного для «идентификации» почерка, иначе все замыкалось на его смерти на долгие времена, потому что написать в прокуратуру Сашок не успел. Писем его никаких не оказалось, какие и были, тетка поспешила сжечь. Адвокат не остановился и поехал в Потьму, в Явас, где обнаружилось заявление Гуськова на имя начальника лагпункта с просьбой разрешить свидание с тетей Фросей, сестрой его матери. Тетка на свиданье не поехала, и заявление с разрешением не было востребовано. «Денег не было, на какие шиши ехать?» — сказала она адвокату. Что ж, понять можно.

Праздник не удался, несмотря на «Лукуллов пир». Дежурил ЧОС, а не Клондайк, а он, наверное, гулял где-то с кем-то. Надя терзалась ревностью. Еще ей было очень жалко несчастного Сашка, так глупо загубившего свою жизнь.

На обходе ЧОС спросил:

— Ты, Михайлова, слышь, освобождаешься скоро?

— Не знаю. Сама не знаю, а что?

— Может, захочешь у меня работать остаться, а? Оклад хороший, в России такой не получишь, отпуска большие, северные надбавки, а?

Надя невесело рассмеялась:

— Спасибо, что вы! Я учиться поеду!

— Ну да, на артистку! — понимающе сказал ЧОС и потянул носом в надежде обнаружить запах спиртного.

— Вот ослятя, знает, какой у вас голос, и предлагает такое! — возмутилась Валя, едва стихли в тамбуре его шаги.

— Кому что, а ему хлеборезка нужнее.

— Радуйтесь! Завтра придет Коза, — объявила Валя.

— Радуюсь, но не сильно, завтра жду неприятностей, по вашему мудрецу. Кстати, у меня сегодня нож упал на пол — примета, что придет неожиданный гость.

Валя презрительно фыркнула:

— Все-таки вы, русские, больше язычники от природы, чем цивилизованные христиане.

— Приметы слагались народом веками, Валечка, — миролюбиво возразила Надя, чувствуя, что немчура не в духе.