Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— А что ваш народ видел и знает? Одно самомнение. Те, кто действительно знал и видел, перебиты, уничтожены, как класс. Мы! Мы! Закидаем шапками!

Надя почувствовала беса:

— Ну, вам-то, немцам, хорошо известно, на что способен наш народ!

— Это вы о войне? Гордитесь победой? Вам не гордиться надо, а пеплом голову посыпать. Вы не победили, вы утопили в крови Германию. В своей, русской, крови, причем самого высокого качества, которая еще оставалась у вас. Хитрый Грузин знал, кого похвалить: «Спасибо русскому народу», а вы и рады, отец родной похвалил!

В прежние времена Надя бросилась бы опрометью защищать вождя. И Бог знает, что наговорила бы, одержимая «бесом». Теперь было другое. Уже не могла она думать о великом, непогрешимом отце, как думалось раньше. Многое увиделось по-другому. Но все же не сдалась:

— Русских он похвалил потому, что нас было большинство, — и обиделась, с каким сожалением посмотрела на нее Валя. — И не смотри на меня так ядовито, сказала тебе Коза: будешь злиться, срок не протянешь.

Спорить с Валей, старше и образованнее себя, и даже старой, умудренной жизнью Козой она считала делом нестоящим. Последнее слово всегда оставалось за ними. Поэтому, тряхнув головой, отгоняя беса, весело сказала:

— Хватит разговорчиков в пользу бедных и сирот! «После сытного обеда по закону Архимеда» мой котелок, а я на конюшню. Опять Ночка-попрошайка в руки глядеть будет: «чего принесла?»

— Дайте ей сахару, — предложила Валя. — Она тоже любила всякую тварь. — Не обеднеем.

В тот 1950 год зима наступила как-то внезапно и рано. Сразу похолодало. Пришлось снова надевать валенки и теплый платок на голову. Телогрейки вообще не снимали целое лето. ЧОС готовил к выдаче бушлаты. Уже к ноябрьским праздникам выпал обильный снег. После скрипучей и разбитой телеги сани скользили легко и быстро. Ночка охотно слушалась вожжей, и даже хлеб в тот день не запоздал. Дома, в хлеборезке, ждала еще одна приятная неожиданность. Вернулась Коза. Обрадованная Надя быстро разгрузила с Валиной помощью ящики с хлебом и повела в конюшню лошадь.

— Сейчас вернусь, заводи самовар, Валя, — уже с порога крикнула она.

Ночка всю дорогу старалась заглянуть ей в рукавицу, не осталось ли еще куска сахару. В прошлое лето совхозы не востребовали политических зечек на сенокос по режимным соображениям, и Надя боялась, не придется ли голодать лошадям в зиму. В хлеборезке царили порядок и чистота. В полураскрытой печке шипела черная кастрюля с кипятком.

— Вот это и есть счастливое и радостное детство, за что возблагодарим товарища Сталина, — сказала Валя и отмерила из пачки не две ложки чая, как обычно, а целых три, для заварки. Надя благоразумно пропустила мимо ушей Валин выпад: «Лучше не заводиться с ней, а то, пожалуй, такое услышишь!»

— Да! — поддержала ее Коза. — Чаепитие для зеков очень важный жизненный процесс, — и взяла кусок колбасы, нарезанной так тонко, что через него можно было любоваться на Божий свет…Валя постаралась, хотя и такой призрачный ломтик она проводила неодобрительным взглядом.

— Чем жевать будете такую колбасу? — не выдержала она.

— А ты, Вольтраут, не переживай! Я один кусочек, много не съем!

— Валя! — одернула ее Надя, — не жадничай!

— Разве я о себе? — хитро подмигнул ее лисий зеленый глаз. — Я, как Ленин, о народе беспокоюсь!

«Это слишком!». Атмосфера накалилась, и Надя с трудом сдерживала себя, но Валя, почуяв угрозу, быстро переменила тему.

— Между прочим, завтра вашу аккордеонистку Нину на этап отправляют. Я слышала, просила девчат собраться после ужина в клубе. Проститься. Вы пойдете?

— Конечно, обязательно, если отпустишь.

К вечеру большая часть хлеба утренней смены была готова.

— Идите же, — напомнила Валя. — Антонина до отбоя мне поможет, успеем. Да, пожалуйста, оденьтесь поприличнее. Снимите свой свиной чехол! (Так Валя называла казенные халаты).

Пришлось надеть новую абрикосовую кофточку. Коза даже руками всплеснула.

— Красотка ты, Надежда, хоть куда!

— Хоть куда, да некуда! — с сожалением сказала Валя.

В столовой еще шла уборка после обеда ночной смены, а на сцене уже собрались зечки — Нинкины хористки — со всех бригад. Нина, веселая и оживленная, хоть и с красными подпухшими глазами, попросила задернуть занавес, но повариха и раздатчицы, а с ними и уборщицы шумно запротестовали:

— Мы тоже хотим слушать!

Пришлось оставить сцену открытой. Маевская, подтянутая и стройная, прочитала какое-то незнакомое Наде стихотворение. Все загалдели, зашумели, заохали:

— Что за стихи? Кто автор? Кем написано?

— Это Волошин, «Суздаль да Москва», — сказала Елизавета Людвиговна и посмотрела по сторонам. — Крамольное, — шепнула она Нине.

— Давайте еще «Капитанов!» — так же тихо, сказала ей Нина.

«Зачем это ей? Про каких-то капитанов-лейтенантов или мало мы их видим!» — разочарованно подумала Надя. Но едва Маевская прочитала первые строки, душа Надина встрепенулась и понеслась навстречу дивным словам. «Кто же это написал такое? Кто знал о флибустьерском дальнем синем море?», — хотелось ей спросить, но стихотворенье-музыка закончилось, и свет в Надиной душе померк. Опять перед ней была холодная, грязная столовка и грустные, задумчивые зечки.

Вытирая влажные глаза, подошла Нина.

— Надюша, спой мне напоследок, может, и не увидимся больше.

— Чего? Что тебе спеть? — с готовностью спросила Надя.

— Мою любимую, ты знаешь! «Что это сердце…»

Никогда больше Надя так не пела, ни раньше, ни потом. В темноте полупустой столовой не торчали перед ней надзиратели, не блестели погоны начальников, не улыбались кисло-сладкой улыбкой их жены, — и она, чувствуя себя свободной, вложила всю душу в этот бесхитростный романс, а последние слова:

Пусть в чаду любви сердце пылкое

Бьется радостно в молодой груди… — пропела так, что сама осталась довольна. Наташа подошла:

— Я слышала, что у тебя хороший голос, но ты! Освобождайся скорее, мы о тебе еще услышим.

— Прощай, Нина, счастливо тебе найти таких же любящих тебя, друзей, — давясь слезами, сказала Надя. — Счастья тебе!

Пора было вспомнить о хлебе. Надя прыгнула со сцены в зал и пошла к выходу, но не успела она дойти до двери, как навстречу ей ввалилась целая толпа надзирателей во главе с опером Гороховым.

— Что тут происходит? Что за сборище? По какому поводу? — обратился он к Наде.

— Провожаем нашу аккордеонистку, гражданин начальник.

— Кто разрешил? Где начальница КВЧ? Почему одни? — и, отстранив рукой Надю, как мешавшую ему вещь, прошел в зал.