На линии огня - Михаил Сидорович Прудников

Когда полетевшие под откос паровоз и первые вагоны вызвали резкую остановку состава, Тарасов понял, что происходит. Удача партизан в данном случае могла разрушить весь план порученного лично ему задания.　

Тарасов принял единственно верное решение — выскользнув из вагона, откатился в кювет и притворился мертвым. Валентику и его бойцам было не до экспертиз, все свое внимание они уделяли тем, кто пытался сопротивляться, а потом — вагонам с награбленным имуществом.　

Когда партизаны скрылись, оставшиеся в живых гитлеровцы стали выползать из своих укрытий. Через час появилось подкрепление из окрестного гарнизона, солдаты которого прежде всего предприняли беспорядочный и бессмысленный обстрел леса. Лишь после этого они стали оказывать помощь пострадавшим. На Тарасова, который предпочел бы оказаться незамеченным, набрел какой-то ретивый фельдфебель. Проходя, он, желая удостовериться, действительно ли человек погиб, пнул его ногой, и Тарасов поднялся: дальше разыгрывать спектакль было бессмысленно.　

«Очнувшийся» Тарасов тут же предъявил фельдфебелю выданное Вейсом удостоверение, опасаясь, как бы немцы не приняли его за партизана, по какой-то причине оставшегося у взорванного состава.　

Фельдфебель долго и внимательно изучал документ и, не разобравшись толком, повел задержанного к офицеру, а тот, не долго думая, приказал арестовать русского до дальнейших распоряжений.　

Вновь Тарасов оказался под замком в гарнизонном сарае, но теперь ситуация была абсолютно иной. Он не хотел бы ссылаться на Вейса, не без основании полагая, что это может не понравиться отправившему его в вояж абверовцу, но, кажется, иного выхода не было. Однако　первый же допрос позволил внести некоторые коррективы в его поведение.　

Допрашивал Тарасова молоденький щеголь, очевидно, только что прибывший в Белоруссию, после окончания какой-нибудь привилегированной гитлеровской школы.　

— Как вы оказались на месте аварии эшелона? — спрашивал офицер.　

— Я ехал в этом поезде.　

— Откуда? Куда?　

— Я сел на поезд в Шумилино и направлялся в Полоцк.　

— Зачем? С какой целью?　

Тарасов мысленно выругал Вейса за то, что тот не предложил ему никакой легенды на подобные случаи. И так же мысленно поблагодарил командование бригады, которое предусмотрело и этот вариант. Тогда, в землянке, было решено, что в примерной ситуации Тарасов должен был «тянуть», сколь можно дольше не ссылаться на высокое покровительство абвера. Он ответил спокойно:　

— По личному делу.　

— Объяснитесь, — потребовал фашист.　

— Сердечные дела, — сказал Тарасов. — Зазноба у меня там, если вам понятно это слово.　

— Мне понятно оно, — похвастался гитлеровец. — Я достаточно хорошо знаю ваш варварский язык. Мне непонятно другое — как вы могли оказаться в воинском эшелоне?　

— У меня железнодорожный литер, сказал Тарасов.　

— Вот это и странно, — важно заговорил молоденький щеголь, и, может быть, Тарасов уже прибег бы к спасительному имени Вейса, если бы вдруг щеголю не захотелось порассуждать и он тем самым не навел бы Тарасова на другую мысль. — Вот это и странно, — повторил гитлеровец. — У русского литер на воинский эшелон. Вы знаете, кому даются такие литера? Только людям, имеющим неопровержимые и действительные заслуги перед великой Германией. Такие заслуги не трудно предъявить и доказать. Обычно люди, имеющие их, с них и начинают.　

— Есть заслуги, о которых знает лишь непосредственное начальство. О них не принято говорить вслух, многозначительно сказал Тарасов.　

— Таких заслуг не бывает, — наставительно, с явным превосходством возразил щеголь. — По крайней мере, передо мной не надо скрывать их. Я бы вам не советовал этого делать.　

— Есть заслуги, настаивал Тарасов, — которые только собираешься заработать. И тогда говорить о них нельзя.　

— Что вы имеете в виду? — не понял фашист.　

— Я не могу ответить на этот вопрос. Во всяком случае, не уполномочен. Но, простите, позвольте мне высказать вам просьбу. Боюсь, что она несколько удивит вас. Но… дело в том, что мне необходимо, причем срочно, организовать побег из гарнизона.　

— Побег? — с еще большим недоумением воскликнул щеголь.　

— Да, — сказал Тарасов. — Если вы просто выпустите меня, я не смогу завершить порученное мне дело. Я буду скомпрометирован в глазах тех, кто должен считать меня партизаном.　

— Интересно… — Щеголь потерял уверенность. — Но…　

— У меня нет никакой вины перед вами, — стал уговаривать Тарасов молодого фашиста, который, очевидно, мог плениться приключенческим сюжетом истории. — Я ехал в поезде по настоящим документам. Уверяю вас, что любое расследование закончится в мою пользу. Но оно отнимет время, и как знать, на кого падет гнев, начнут искать виноватых. Не знаю, как вам, а мне будет трудно оправдаться. Я понимаю, вам нужны доказательства. Если бы я имел разрешение привести их! Но хорошо, хотите, например, я назову вам меню в абверовской школе?　

— Меню? — не понял щеголь. — Какое отношение гастрономия имеет к нашему разговору?　

— Прямое. Самое прямое. Ведь это меню не каждый знает, — быстро продолжал Тарасов. — Или… Или я назову вам… Впрочем, нет, на это я тоже не имею права. Хотя…　

— Послушайте, — теряя терпение, предложил щеголь. — Не проще ли вам назвать вещи своими именами? Я проверю ваши показания, и тогда мы действительно организуем ваш побег… если в нем будет необходимость.　

— После проверки необходимость в нем отпадет, — твердо ответил Тарасов. — А без нее, уверяю, вы в результате получите, по крайнем мере, железный крест.　

Тарасов видел, что молодой гитлеровец теряется в своих размышлениях, и невольно подумал, что совсем недавно и он был столь же неустойчив в своих убеждениях. Именно так его «заболтали», «запутали» абверовские агитаторы. Он даже усмехнулся про себя: не их ли методами действует он сейчас? Но тут же ответил: нет, иными, потому что разными, несоотносимо разными были конечные цели.　

— Таким тоном, — попытался возразить гитлеровец, — говорят люди, у которых есть особые полномочия.　

— Или убежденность в своей правоте, — властно добавил Тарасов.　

Молодой щеголь не рискнул взять на себя ответственность принять решение. Он ничего не сказал Тарасову, но беседа не прошла даром. Задержанного перевели из сарая в комнату жандармерии, окно которой оказалось открытым. Тарасов раздумывал — не ловушка ли это? Дотемна из-за окна раздавались голоса гитлеровских солдат, потом все стихло.　

Открыв створки, Тарасов поначалу сделал вид, что собирается подышать ночным воздухом. Никто не отреагировал на это.　

Он долго вслушивался и всматривался в темноту и опять не уловил ничего подозрительного. Тогда Тарасов осторожно перебрался через подоконник и оказался в небольшом дворе, окруженном деревянным забором. Перемахнув забор, он увидел перед собой длинную, едва освещенную улицу. Преодолеть ее и выйти за расположение гарнизона, очевидно, было непросто.　

И тут как всегда, пришла на помощь наша хорошо поставленная разведка. К этому времени мы уже знали, где находится Тарасов, и сам Александр Валентик взялся за исправление последствии нелепой случайности.　

— Не торопись! — услышал Тарасов тихий оклик, и