Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

чтобы мне понравился Элиот, и мы, вероятно, увидимся еще не раз, благодаря его стихам, которые Л. и я сегодня начали набирать для печати.

Это весьма неполный отчет, но я никогда не расставлю своих друзей по местам, если не начну прямо сейчас. Итак, Литтон, Дезмонд и Саксон. Я дорожу своей дружбой с каждым из них, а хуже всего то, что мы редко встречаемся. Поскольку вплоть до декабря Литтон с Саксоном не вылезали из Адмиралтейства, мы не виделись много месяцев. Думаю, сезон написания писем для всех нас подошел к концу, или же просто нужно начать переписываться с кем-то еще. Когда-то мы обменивались великолепными письмами, отчасти ради поддержания собственного блеска, но мы также узнавали друг друга, и в этом был какой-то трепет (говорю за себя). В личном общении, правда, жаловаться тоже не на что. Литтон, говорят, стал более терпим и менее остроумен; Дезмонду якобы нужен бокал вина; у Саксона — ревматизм и безнадежная влюбленность. Последние полгода Литтон снова на слуху, но, поскольку это казалось само собой разумеющимся и в первый раз, ничего удивительного. Кроме того, я слышала, будто он забросил своих Асквитов или же они сами заменили его кем-то другим. Нет ничего проще и интимнее, чем общение с Литтоном. Может, он и менее остроумен, зато более человечен. По-видимому, принимая во внимание обстоятельства и демобилизацию армии, он сейчас готовится расправить крылья, но, поскольку его союз не со мной, направление полета почти не имеет значения. Хотя Кэррингтон мне нравится. Она усилила его добросердечие. О да, войди он сейчас сюда, мы бы говорили о книгах, чувствах, жизни и прочем столь же свободно, как раньше, и с взаимным, полагаю, чувством, что именно для этого конкретного момента мы припасли много тем.

24 января, пятница.

Как ни странно, на следующий день после прошлой записи я говорила с Литтоном по телефону — спустя шесть месяцев перерыва в общении или около того, — и он ужинает здесь в следующую пятницу. Но продолжим. В моей голове крутятся три определения, которыми я хочу описать Стрэйчи; раса прозаиков; недостаточно великодушные; нудноватые. Поскольку они возникли автоматически и вертелись на языке, пока я не записала, осмелюсь предположить, что есть в них доля правды. Все неприятное, что я хочу привнести в свой портрет Литтона, черпается из этих слов, как из глубоких колодцев. Мне достаточно одной капли желчи для образа, но, думаю, привкус ее чувствуется и в самом Литтоне, еще сильнее — в Джеймсе, Оливере и Марджори. По версии Роджера, всем членам их семьи, кроме леди Стрэйчи, не хватает великодушия. Это воздух, пар, неописуемый привкус пыли в горле, что-то щекочущее и раздражающее, а также покалывающее и стимулирующее. Однако нужно упомянуть великое множество умственных дарований и черт характера: честность, преданность, интеллект духовного порядка. Можно было бы приписать то, что я имею в виду, по крайней мере в случае Литтона, недостатку физического тепла, творческой силы и жизненной энергии, уберегающему его от расточительства и вынуждающему бережливо относиться к имеющимся талантам, а также считать свое право на высший комфорт и роскошь само собой разумеющимся. Литтон скуповат на проявление эмоций и никогда не бывает щедрым или великодушным в ущерб себе. Психологически это, конечно, порождает тот скованный и традиционно блестящий стиль, который, на мой взгляд, не позволяет его сочинениям стать первоклассными. Им недостает оригинальности и содержания — это блестящая, роскошно блестящая проза и в высшей степени искусное исполнение старой мелодии. Мои слова, записанные на бумагу, слишком резки и прямолинейны — они не позволяют увидеть, как эти характеристики преломляются в настоящем Литтоне из плоти и крови, сочетаясь и объединяясь со всеми его очаровательными, нежными и выдающимися качествами. Думая о Стрэйчи, я, однако, представляю себе бесконечно осторожных, неуловимых и несклонных к авантюрам людей. Они привнесли в нашу жизнь интересные фразы, стандарты и остроты, но ничего принципиально нового: ни «Omega», ни движения постимпрессионизма, ни загородного коттеджа, ни дома на Брунсвик-сквер или печатного станка. Мы, Стивены, и даже Клайв со всеми его недостатками обладали инициативой и жизненной силой, позволявшей мечтать и претворять свои мечты в жизнь, ибо они были слишком сильны, чтобы нас остановили какие-то насмешки или препятствия. Даже с арендой дома в Тидмарше Литтона пришлось подталкивать, а его образ жизни настолько нетрадиционен, насколько это соответствует желанию и решимости Кэррингтон.

30 января, четверг.

Сегодня так холодно, что я вряд ли смогу продолжить свой трактат. В такой день нужно быть цельным изумрудом или рубином, дабы оставаться пламенным, а не растворяться серыми атомами во вселенской серости. На Хай-стрит в Ричмонде я не встретила никого, кто бы сверкал как рубин или изумруд, — лишь бедные ущемленные женщины, полностью подчиненные обстоятельствам, хотя я слышала, как одна из них собиралась домой готовить чай, что навело меня на мысль о возможном наличии у нее какой-то личной жизни. Ребенок несколько раз подбросил вверх шляпу, и она упала мне под ноги, что рассмешило несколько человек; поляки требуют отправить копии «International Review» в Париж; Нелли говорит, что двое слуг могут зайти ко мне по поводу работы у Нессы[1038]. К своей летописи о Литтоне я могу только добавить, что он прислал письмо, в котором откладывает визит к нам и сбегает в Тидмарш, поскольку «Кальве[1039] заболела и не может встретиться со мной у Хайнеманна[1040]». Зачем ему эта Кальве, я не знаю, но предоставленная в таком виде информация наводит на мысль… Что же, дальнейшие свои размышления о славе, ревности, тщеславии и прочем я приберегу до более подходящего случая. Из-за этого инкуба[1041] среди моих друзей я ничего не рассказала о визите Аликс, Нортона, Фредегонды и не зафиксировала несколько довольно интересных откровений и событий, которые могут однажды принести плоды. Аликс подумывает снять дом на Гордон-сквер[1042] «главным образом для того, чтобы жить с Джеймсом», и, когда она заявила об этом Л., мне и Саксону, у меня на мгновение в жилах застыла кровь. Теперь, чтобы настроиться, я собираюсь захлопнуть книгу миссис Уоттс о Джордже Фредерике[1043] и открыть «Антигону» Софокла. Кстати, для будущих целей нужно отметить кое-что еще — превосходную идею для комедии «Фрешуотер[1044]». Старый Камерон[1045], одетый в синий халат и не выходивший за пределы своего сада 12 лет, внезапно одалживает у сына пальто и идет к морю. Затем они решают отправиться на Цейлон, взяв с собой