Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов

Первому Царю в трудный момент так нужна была духовная поддержка Святителя для обуздания и сокрушения своих врагов и врагов Святой Руси.

Царский «обоз» был внушительным. Иоанна сопровождала семья, «избранные бояре», «приказные люди», прислуга и отряд охраны – триста стрельцов. Всем им было предписано ехать вместе с женами. Царь увел с собой иконы, дорогую утварь и, как сказано в летописи, «всю казну свою повелел взять с собой». Царский «поезд» первоначально проследовал в село Коломенское, затем отправился в Троицкий монастырь, где 21 декабря праздновал память Митрополита Петра, а затем отбыл в свою дальнюю резиденцию (112 верст от Москвы) Александрову (Александровскую) слободу, где и расположился[482].

В Москве первоначально полагали, что Царь отправился на богомолье, как то много раз случалось. Однако отсутствие от Царя вестей и указаний, подобное предположение не подтверждало. В Москве воцарилось безвластие; все «приказные люди» бросили дела, лавки опустели, хотя то были предрождественские и рождественские дни. Все и все замерло как при приближении страшной грозы.

И она грянула. 3 января 1565 года из Александровой к Митрополиту Афанасию прибыл царский доверенный Константин Дмитриевич Поливанов[483], привез «грамоту» и «список», в котором были описаны «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей».

Иоанн Васильевич не называл конкретных лиц; он бросил обвинения всем служилым людям, начиная с «первых бояр», в неисполнении долга при ведении дел, в том, что не хотят они «оберегать православное христианство». Были высказаны царские укоризны и «духовным отцам», которые заодно со служилыми: когда Царь хочет кого-то наказать, то «архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, сложатся с боярами и дворянами» и едины все против воли царской. Поэтому «Царь и Государь и Великий князь от великой жалости сердца, не хотел многие изменные дела терпеть, оставил свое государство и поехал», куда «его Бог наставит»[484].

Одновременно от Царя поступила «грамота» к купцам и «всему христианству града Москвы», которую перед толпами москвичей зачитывали его доверенные дьяки, чтобы простой народ «сумнения не держал»; на него Царь не гневается и опалы на них «никакой нет».

В терминологии более позднего времени вся эта государственная пертурбация могла бы быть названа «блестящей политической акцией». Иоанн Васильевич и здесь проявил себя не только великолепным стратегом, но и тактиком, оказавшимся по своим умственно-аналитическим способностям неизмеримо выше не только своих врагов, но и всех своих современников. Он хотел народным волеизъявлением добиться подтверждения своей нераздельной властной прерогативы. И он ее получил, прекрасно предвидя ту реакцию, которая последует за его «отбытием с царства». Он ведь Царь «народа христианского» – они для него, он – для них, а кучка зловредных бояр и других, иже с ними двурушников, разрушить это нераздельное, божественное единство, не смогут. Что касается аристократии, то, как заметил исследователь, «опасность того, что Боярская Дума примет отречение, была вполне реальной»[485].

Но получилось не «по-боярски». Народ «возопил», стал усиленно молиться в храмах, чтобы Господь помиловал, чтобы простил Царь народ свой, чтобы смилостивился. Как же теперь «нам быть без Государя»? Митрополита Афанасия осаждали днем и ночью люди разного звания – быть ходатаем перед Государем, чтобы «он гнев свой отвратил, милость показал и опалу свою снял». Кругом только и было слышно, что москвичи сами готовы постоять за Царя и готовы были, что называется, в клочья разорвать изменников и злодеев. Нет сомнения в том, что если бы Иоанн Васильевич назвал в своих «грамотах» какие-то имена, то этим лицам долго бы прожить не удалось. Но он не назвал, хотя знал многих. Здесь уместна одна смысловая ремарка.

Над историей «убытия Царя» и особенно реакции народной массы на то событие, подчеркивающей неразрывную связь народных чаяний с фигурой Помазанника Божия, историки потом много размышляли и много нелепицы написали. Но так как большинство из них принадлежало к «эволюционной партии прогресса», то есть являлись носителями линейного, одномерного и анправославного сознания, то и выводы получались соответствующие. Как это: признать духовно-историческое единство Царя и Народа? Ведь «самые передовые» умы в Европе того не только не признавали, но подобные «средневековые предрассудки» высмеивали и категорически отрицали. Потому и измышляли тезисы о каких-то «агентах» Царя, которые «вели агитацию в массах», чтобы настроить против боярства и «передовых людей того времени».

Самое же простое, ясное и бесспорное, удостоверяемое фактом космологичности православного сознания, в расчет не принимали. Господь на небе, Вседержитель мира, а на земле Царь – повелитель, судья и опора. Отвратит Свой Лик Всевышней, свет померкнет, тьма наступит, мир рухнет. Исчезнет Царь Православный на земле, не быть и Царству, не быть дню завтрашнему; злодеи и басурманы землей владеть начнут и изведут весь народ христианский. Потому народ и боролся за Царя, так как боролся за свое завтра, за свою родное и близкое, без чего и помыслить жизнь невозможно. Какие-то «агитаторы», если они и существами в действительности – тут в историографии полная неясность, никаких контридей в сознании народном пробудить не могли…

Первый Царь знал свой народ и в его выборе не ошибся; он получил полное и неоспоримое право на самодержавную власть в четвертый, в окончательный раз. Первый раз его верховная власть на Руси удостоверялась фактом великокняжеского происхождения, второй – восшествием на прародительский престол, третий – днем коронации. Теперь же последний, четвертый случай, а новых испытаний более уже не будет никогда.

Народное движение за «возвращение Царя» было столь мощным, что уже вечером 3 января в Александрову слободу отправилась делегация умолить Иоанна Васильевича «сменить гнев на милость». Митрополит Афанасий «занемог», и делегацию возглавили архиепископ Новгородский Пимен и архимандрит Чудова монастыря в Москве Левкий. Следом двинулись и другие епископы: Никандр Ростовский, Елефтерий Суздальский, Филофей Рязанский, Матвей Крутицкий и многие бояре во главе с Иваном Бельским и Иваном Мстиславским. 5 января посланцы достигли Александровой слободы, были приняты Царем, который и выслушал «челобитье народа христианского».

Иоанн согласился «вернуться на Царство», но при одном непременном условии: править нераздельно, а «изменников, которые измену ему, Государю, делали» и в чем ему были непослушны – на тех налагать опалу, казнить по своему усмотрению. Царь учреждал теперь и новый особый личный Опричный двор. Так началась известная Опричнина.

В старорусском языке слово «опричь» – означало «кроме», «сверх». Судебник 1550 года определял «опричные» владения, как не «принадлежавшие» к чему-либо или кому-либо[486]. В русской общественной практике этим определением означалась обычно та часть земельного пожалования, который выделялся «для прокормления» вдове умершего или погибшего воина. Само поместье, жалованное Государем, отходило в казну, опричь (кроме) некоторого участка. Иоанн устанавливал теперь районы и города, которые изымались из обычного административного управления, переходя под личное управление Царя и Опричного