Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

в конце его в тяжелых шелках стоящую женщину. Вместо этого дверь открылась, мой провожатый сказал: «Профессор Шанин, ее величество». Я увидел небольшую комнату, рабочий стол, а за ним женщину, хорошо, по-европейски одетую. Не красавицу, но красивую, с необыкновенными глазами. «Рада вас приветствовать, профессор Шанин». Мы пожали друг другу руки. «Прошу, садитесь. Вы курите?» — «Нет, не курю». Она взяла папиросу. Я ей поднес огонь. И мы начали говорить про сельское хозяйство. После получаса — деликатный стук в дверь. Она махнула над моей головой рукой, дверь закрылась. И так было еще три раза, то есть я там пробыл два часа. На каком-то этапе она сказала: «Вас интересуют также вопросы сельского хозяйства в более широком плане? Вы думаете, можно что-то сделать, чтобы продвинуть ваши идеи?» Я сказал: «Если бы я выбирал, моим предложением было бы создание международного института сравнительного крестьяноведения». Она взяла календарь, записала что-то и сказала: «Я поговорю с мужем». Я добавил тогда, что такую организацию надо бы было создавать не в Иране, а в Западной Европе: «Наши лучшие ученые не согласятся работать при здешних ограничениях». На это она ответила: «Мы это понимаем, конечно. Мы также знаем, что профессор Шанин не сторонник династии. Имеем все это в виду».

Первое, что я услышал, когда вернулся домой, — это то, что они решили создать в Тегеране Институт крестьяноведения и назначить директором профессора Надера Афшар-Надери, которого я знал: он был антропологом, известным специалистом, хотя не по сельскому хозяйству, а по кочевникам-скотоводам. Его назначение все же представляло бы несомненный шаг вперед в развитии местного крестьяноведения. Днем позже я получил письмо, в котором меня пригласили вылететь в Тегеран, обсудить вопрос развития такого института. Я вылетел через месяц. Через день после моего приезда мне позвонил «секретарь ее величества» и сказал, что королева будет рада меня видеть. Меня привезли в тот же дворец, и мы провели еще час за разговором. При этом она мне сказала, что моя идея создания международного института сравнительного крестьяноведения в Оксфорде признана хорошей и что нужные деньги на это, конечно, найдутся, а также что они гарантируют невмешательство в дела института. Но для этого они должны знать, что мы не откажемся в последнюю минуту от приглашения создать такой институт на иранские деньги. На мое «Почему вы ставите этот вопрос?» она сказала: «Понимаете, есть особое отношение к нам в Западной Европе, и мы не хотим неожиданностей». Она была, конечно, права.

В этой беседе были еще и другие вещи, которые остались в памяти и которые, думаю, не были частью пиара. Например, моя собеседница сказала, что собирается в отпуск, так как теперь научилась выезжать на отдых, чего прежде себе не позволяла. Я спросил почему и получил неожиданный ответ: «Потому что чувствовала себя виноватой». Это не похоже на высказывание, которому могла ее научить какая-то команда по public relations. И были еще моменты, когда было ясно, что она говорит от сердца.

Немедленно после первого из разговоров с королевой я поднял своих знакомых в Иране. Не случайно они все были в оппозиции, не было ни единого, кто поддерживал бы существующий режим. Каждому я задавал один и тот же вопрос: «Я встретил королеву, она меня удивила. Расскажите мне о ней». И ответ был у всех один: что она необыкновенна и нетипична для династии. Дочь полковника жандармерии — очень средний уровень чиновничества, — она училась архитектуре в Сорбонне. Главная причина, из‑за которой она стала супругой шаха, — то, что у того не было сыновей ни с первой, ни со второй из его жен. Фарах-Диба была представлена шаху его зятем Ардеширом Захеди, которому дали тайное поручение найти новую невесту шаху после того, как тот расстался с бездетной супругой, королевой Сорайей. Ухаживания были формальными и краткими, Фарах-Диба даже не окончила курса по архитектуре. Теперь все пели дифирамбы ее позитивной роли в стране. Говорили о том, что она одна из немногих людей, которые смеют спорить с шахом, защищая даже некоторых из политических заключенных.

Решение было трудным, и я подумал, что не должен принимать его сам. Я собрал международный съезд специалистов по крестьянству, опираясь на личные знакомства, а также на известных мне только по работам известных ученых, таких как Анхель Палерм из Мексики, Мабуцель Кирай из Турции и т. д. Пришли почти все крупные специалисты по крестьянству. Мы собрались в Шеффилде. Там был также один иранский профессор, которого, несомненно, послали, чтобы он потом отчитался перед иранской властью о происходящем. Я открыл заседание, сказав: «Коллеги, у нас есть бюджет, дающий возможность создать в Оксфорде международный институт сравнительного крестьяноведения. Ничего такого не было до сих пор и, думаю, не будет. Это интересная возможность, но насколько можно брать деньги у диктаторской власти Ирана, которую большинство из нас бойкотирует? Это не вопрос, который я готов решить самостоятельно, в особенности потому, что могу стать заинтересованной стороной: если институт создадут в Оксфорде, я, возможно, первое время буду его директором. Ясно, что в таком случае скажут враждебные языки во всем мире и что это может звучать скверно для доброго имени всех нас и для меня лично. Поэтому я вам представляю возможную модель такого института и предлагаю, чтобы мы приняли решение вместе».

Кроме высказываний, необходимых для роли председателя, я молчал, а коллеги резко спорили два дня. И разделение меж ними оказалось интересным. На съезде были ученые из стран так называемого «третьего мира», где проблема крестьянства была особенно важной, и европейцы. Первые выступали за то, чтобы деньги взять и приложить все усилия к тому, чтобы институт был создан. Все западные ученые были против идеи принять ресурсы от Ирана. Политические споры, да еще ученых — это всегда непростая штука. В конечном счете решение явно вернулось ко мне — я должен был принимать его в одиночку. Глядя назад, я и теперь не уверен, что в своем выборе был прав. Я сказал: «Мы разделились половина на половину, то есть не убедили друг друга. Это значит, что, если мы примем это предложение о создании такого института, это произведет в мировом сообществе крестьяноведов раскол, который может остаться надолго. Мы не дошли еще до момента создания институции, но уже переругались между собой. Я думаю, что в этих условиях мы не можем принять этого предложения».

Важный штрих в этом деле: я думал, что этим закончились мои отношения с иранскими коллегами и с королевой.