Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
Беседа укрепляет в Толстом мысль о сосредоточенности медицины на материалистических вопросах, об отсутствии даже у лучших ее представителей интереса к поискам подлинного, духовного смысла жизни, которые для Толстого невозможны вне религии.
Но в том мире, который, при всем ее отрицании, отводит Толстой медицине, для него нет другого, равного Захарьину. Когда, в 1890-е годы заболевает сын, Лев Львович, к тому времени уже взрослый, Толстой справляется у него с беспокойством: «Мне интересно, главное, как ты, Лева, относишься к советам Захарьина. Надо все исполнять. Надо быть последовательным. Доктора нужны, главное, на то, чтобы не лечиться самому, и в особенности такие, как Захарьин, на которого жаловаться есть только одна инстанция – Бог».
Замечательно, что Чехов, по его признанию, из писателей предпочитавший Толстого, а из врачей – Захарьина, написал однажды, что Захарьина «уподобляет» Толстому – по таланту.
«Простите, что утруждаю…»
Он отправляет какую-то неизвестную бедную женщину с запиской к Снегиреву: «Не можете ли помочь этой очень жалкой особе лечь бесплатно и лечиться в клинику. Простите, что утруждаю… Всегда с любовью вспоминаю вас».
В критике своей яростный противник лечения, а вот же – утруждает, просит помочь, лечить. Больному приятелю читает наставление: лечиться не нужно, лекарства – один вред; другого приятеля, тоже тяжело больного, убеждает: «…что вы будете здоровы или больны, умрете физической смертью нынче или через 20 лет, это, как было вне знания и власти людей, так и осталось», – но, идя пешим ходом из Москвы в Ясную, подбирает по дороге «больного, жалкого мальчика», ведет в тульскую больницу, пишет письмо с просьбой, чтобы приняли.
Другого мальчика отправляет в Москву, в детскую больницу на Малой Бронной к знакомому доктору Хабарову, молодому человеку, очень доброму и серьезному, по собственной Толстого характеристике: «Александр Николаевич! Больной задержанием мочи крестьянский мальчик… будет привезен к вам в Детскую больницу. Будьте так добры, обратите на него внимание и скажите мне при случае о нем. Лев Толстой».
Хлопочет о помещении в больницу крестьянина соседней деревни Телятники с гангреной ноги: «Из Сергиевского <где имелась больница> я нынче получил ответ о мужике больном, условный, что принят (?), если не хронический, и потому я решил везти его в Тулу. Руднев обещал принять и обратить на него внимание». Дело представляется ему столь важным, что сообщает о нем жене в Петербург, где Софья Андреевна в самых высших кругах хлопочет о разрешении напечатать «Крейцерову сонату».
То какого-то монаха посылает в больницу, уговорившись заранее, чтобы лечили бесплатно, то и вовсе ищет богатых благотворителей, чтобы отправить заехавшего к нему неведомого «жалкого француза с страшной болезнью – волчанкой» к известному специалисту в Копенгаген.
Умрет человек нынче или через 20 лет, «вне знания и власти людей», но в минуту оседлывает лошадь и мчится верхом в Тулу – за доктором для умирающей бабы (доктора не оказалось на месте, и крестьянка не выжила).
Вопреки критическим и недоверчивым высказываниям, Лев Николаевич заботливо следит за лечением своих домашних. Он посылает Софью Андреевну в Петербург для совета о здоровье со знаменитым Боткиным, просит, чтобы ему было передано всё, что скажет профессор. Именно он, не кто иной, привозит к больному брату Сергею Николаевичу, тоже отрицающему медицину, доктора Никитина, и тот ставит ему (к сожалению, страшный) окончательный диагноз.
Сына Льва Львовича, отправившегося для лечения в Париж, он расспрашивает в письмах об исследованиях и назначениях, помогает в выборе врача. Наибольшее доверие вызывают у него невропатологи: они ищут «корень болезни в нервах, т. е. в высших функциях, а не в низших». Это не мешает ему в тех же письмах, где он восхищается известным французским невропатологом Эдуардом Бриссо («Вот умница!», «На Бриссо я надеюсь и одобряю его!» и т. п.), сообщить о появившейся в печати очень сильной статье «против докторов».
Значимые воспоминания оставила племянница Толстого (дочь его сестры) Елизавета Валерьяновна Оболенская, очень им любимая. Однажды ее дочь повредила ногу. Как раз в тот момент, когда она собиралась везти ее к врачу, зашел Лев Николаевич. «Он стал говорить, как грешно наше привилегированное положение; что я вот могу лечить мою дочь, а прачка не может, а потому дочь прачки должна болеть. Я на это сказала ему, что, кажется, надо сделать так, чтобы и прачка могла лечить свою дочь, а не мне не лечить своей. Но упрек его упал на больную душу, и я расплакалась. Дядя никак не ожидал этого и очень огорчился, что расстроил меня, стал утешать и сказал:
– Разумеется, поезжай к доктору, как же не лечить?»
В этом разговоре по-своему явила себя самая суть личности, суть совести Толстого. Ну, конечно же, нужно добиваться для всех равных возможностей пользоваться медициной, как и иными благами жизни. Конечно же, неправомерно отказываться от лечения или препятствовать в лечении своим близким только потому, что кто-то этой возможности лечиться не имеет. И все же я не могу, я, Лев Толстой, не в силах так. Не могу есть пирожное, масло желтое, осетрину, когда вокруг голодные. Не могу привозить к себе дорогих врачей, когда вокруг лишенные помощи больные, умирающие. А коли поступаю так, то против себя, против своей совести, – всякий раз строку постыдную вписываю в свою жизнь. И в этом главная, жгучая его боль…
Всем этим «осложняется вопрос» об отношении Льва Толстого к медицине.
Глава 2
Неужели это так надо?
Чтобы вылечить одного имущего
В книге «Что такое искусство?» Толстой рассказывает, как провел однажды несколько часов в театре на репетиции оперы. Происходившее на сцене было ненатурально, нелепо, по замечанию Толстого, ни на что на свете не похоже, кроме как на другие оперы, притом и мало кому нужно – для подлинно образованного человека несносно, для настоящего рабочего человека совершенно непонятно. Но Толстого занимают не только содержание и музыка оперы. Видя нескольких сот музыкантов, солистов, хористов, балерин, участвующих в ежедневной шестичасовой репетиции, дирижера и балетмейстера, получающих каждый жалованья в месяц больше, чем десять рабочих в год, видя громоздкие декорации, костюмы и бутафорию, он думает о том, что огромные деньги, необходимые для «производства искусства», собираются с народа («у которого продают для этого корову», – прибавляет Толстой), народ же благами, приносимыми искусством, не пользуется.
